В воскресенье, после мессы, я снова встретился с отцом Бушмиллером. Я прочитал книгу. Я не купился и сказал ему об этом. Он попытался сказать, что я потерялся в удовольствии от секса и упустил суть.

Я сказал, что это имеет мало общего с удовольствием, а больше с единением. Что это было полное выражение любви. Да, я делал это ради чистого удовольствия. Но дважды это было чистейшее выражение любви. И это было с двумя разными девушками. И с девушкой, с которой меня застали в постели, у меня не было секса, но если бы я сделал это, то это было бы выражением любви.

Проблема всей этой дискуссии заключалась в том, что я говорил, что влюблен не только в Биргит и Дженнифер, но и в Бекки. А они были влюблены в меня. У каждых отношений был свой характер, и для каждого из них в моем сердце было свое место. В моем сердце было место для Мелани, но она отличалась от трех других. У каждой из них был свой взгляд на наши отношения.

Только Биргит действительно охотно делилась мной. На самом деле, она настаивала на этом, по крайней мере, пока. Когда мы будем вместе, тогда все остальные отношения должны прекратиться. Дженнифер и Бекки делились мной только потому, что это был единственный способ получить меня вообще. Ну, я предполагал, что Бекки будет. Пока я не поговорил с ней, я не знал.

На что я не рассчитывал, чего я не ожидал, так это на то, что мой священник сказал мне, что причастие — это проблема. Я совершал смертные грехи контрацепции, внебрачного секса и блуда. Конечно, он пропустил мастурбацию, потому что я занимался и этим. Я не предложил добавить это в его список.

Он решил, что, учитывая мою ситуацию, мой возраст и отношения с матерью, он не будет добиваться официального отлучения, хотя мне навсегда запретили быть алтарником. Он призвал меня пересмотреть свои действия и покаяться. Я уверен, что он знал, что я этого не сделаю. Я ушел.

Когда я рассказал маме о запрете быть алтарником, она решила, что настало время для очередной лекции. Она еще раз повторила, что не воспитывала меня таким образом. Что она учила меня не делать таких вещей, что я отворачиваюсь от церкви, что мне грозит опасность потерять свою душу, что в итоге я сделаю беременной девушку и испорчу жизнь нам обоим — и так далее.

В конце концов я просто отключился от нее. Она продолжала в течение двадцати бесконечно долгих минут. Я мог сказать, что она хотела дальнейшего наказания, но я догадывался, что отец не согласится. Обычно он так не делал, но время от времени он так поступал.

Мама не знала, что бабушка, ее собственная мать, которая выросла методисткой, но вышла замуж за католика, считала, что большая часть учения Римской церкви, по ее словам, «полная чушь». Однажды она сказала мне, что я не должен верить всему, чему они учат.

Я знал, что мой отец, который также вырос методистом, был атеистом. Они с мамой поженились в церкви, но только потому, что он согласился воспитывать детей католиками. Я решил, что настало время поговорить с ним и узнать, сможет ли он помочь. Попробовать стоило. Мне также нужна была его помощь еще кое в чем. В какой-то момент должен был поступить звонок от отца Бекки по поводу ужина в следующее воскресенье. Я решил, что это произойдет сегодня вечером.

Я пошел к отцу в его кабинет. Я рассказал ему о разговоре со священником. Я прямо сказал ему, что не хочу ходить в церковь. Он сказал, что обещал маме, что дети будут воспитываться в церкви, о чем я знал. Я спросил, почему его обещание заставляет верить меня? Ведь он был атеистом.

Я не был атеистом — я был убежден, что Бог существует, но я не был согласен с католической церковью. А если учесть, что священник считал, что я не должен ходить на причастие, то какой в этом был смысл? Я хотел перестать ходить. Я был достаточно взрослым, чтобы решить это для себя. Он сказал, что поговорит с мамой. Я надеялся, что это принесет пользу, но не рассчитывал на это.

Теперь о действительно важном. Я мог бы просидеть в церкви 45 минут в воскресенье еще три года, если бы мне пришлось. Но чего я не мог сделать, так это держаться подальше от Бекки. Мне было все равно, смогу ли я поцеловать ее в этот момент. Просто не разговаривать с ней было больно. Я мог разговаривать с Дженнифер в школе и по субботам. Но Бекки была под запретом. Конечно, еще одна неделя оставалась из-за ее родителей, но единственным способом исправить это был ужин, о котором говорилось в конце лекции.

Я затронул эту тему с папой, сказав, что мистер ван Хук, скорее всего, позвонит ему сегодня и пригласит меня на ужин в следующее воскресенье. Он удивился этому, решив, что отец девушки, с которой меня застукали в постели, прогонит меня навсегда, особенно если учесть, что мы жили достаточно далеко, чтобы видеться, нам нужны были машины, и нам обоим оставалось около года до вождения.

Я сказал ему, что сначала тоже так думал. Но когда Бекки сказала, что любит меня, я увидел в его глазах что-то такое, что говорило о том, что он сделает для нее все. Он явно не согласится на то, чтобы она занималась со мной сексом, но разрешил бы мне видеться с ней на его условиях. Папа спросил, могу ли я согласиться на эти условия. Я сказал «да», потому что хотел проводить с ней время.

Я знал, что папа в подростковом возрасте имел дело с девушками так же, как и я. Поэтому я знал, что он все понимает. Моя мама пыталась делать вид, что она «хорошая католичка», но папа сказал мне, что она не была девственницей, когда они познакомились. У меня был этот маленький козырь в заднем кармане, но он предупредил меня, чтобы я был очень осторожен в его использовании. Если я когда-нибудь вытащу его, то сделаю это в форме вопроса, а не обвинения. Ее реакция подскажет мне, что это так, и она будет знать, что я знаю правду.

Папа сказал, что я могу пойти, если мистер ван Хук позвонит и пригласит меня. И что я вообще не должен ничего делать