– Зачем это? – попыталась возразить она, снова натягивая на себя одеяло, но, повернув голову, обнаружила на ковре рядом с кроватью уже расстеленный шерстяной плед.

– Да ладно, ложись, говорю! Я массаж сделаю, – Онуфриенко начал энергично растирать ладони.

Александра помотала головой и запахнула пижаму на груди.

– Нужна ты мне больно! – Сашечка состроил пренебрежительную мину. – Ладно, пижаму можешь не снимать.

Со вздохом она опустилась на пол, легла на живот, но глаза закрывать не стала, а повернув голову, наблюдала, как Сашечка зажигает ароматические палочки и ставит по две в ноги и в изголовье. Тоненькие струйки дымящегося серпантина приятно защекотали нос.

– Ну, значится, начали, – услышала его голос и почувствовала, что пижаму с нее все же снимают, а потом щедро поливают спину маслом и втирают в кожу… Закрыла глаза…

– Сейчас, моя хорошая, сейчас согреешься, – слышала, как приговаривает Онуфриенко, выгоняя из ее тела озноб и холод, на смену которым пришло легкое покалывание и отрешенность, уносившие ее еще не оттаявший мозг в мир спокойствия и безразличия…

В полузабытьи почувствовала, что в рот ей вливают напиток, похожий на чай с молоком и… солью. Хотела было сказать что-нибудь про гадость, которой он вечно ее пичкает, но провалилась в расслабленное небытие…

– Неважно выглядишь, детка! – Бэс, расположившийся на краю кровати, непринужденно закинул ногу на ногу. – Однако ж замечу, что отогреваться лучше на солнце. Свет полуденного Ра – лучшее средство от холода! – сказал он проникновенным голосом рекламного агента. – И вообще, не понимаю, какой идиот придумал селиться в местах, где нет моря и так холодно? – Он зябко поежился. – У нас возле Нила урожай четыре раза в год, а у вас? Лето – три месяца! Из снега не вылезаете! В валенках ходите! Лес на дрова изводите! Дикость какая-то, честное слово!

– Мы дровами печки давно не топим, – возразила она. – У нас и печек-то почти нигде нет. У нас газ и электричество.

– А ты в глубинке вашей давно была? – состроил он уморительную рожицу. – Там слова «газ» и «электричество» как заклинания безымянным богам произносят.

– У этих богов имена есть, – возразила Александра. – И их все знают.

– Богов не только знать, но и поклоняться им надо, – наставительно сказал Бэс. – Жертвоприношения делать, чтобы задобрить. Я вот, например, конфетки люблю и молочко, а лучше сливки, – глянул искоса, проверяя, поняла ли намек.

– Зачем нашим богам жертвоприношения, когда у них и так все есть?

– Как зачем? Для порядка и почета. А то какие же они боги, если им жертвы не приносят?

– Ну, ты скажешь тоже, не приносят! В сберкассе каждый месяц в очереди народ стоит, чтобы коммунальные жертвы принести.

– Какие ж это жертвы? Жертвы – это когда от чистого сердца, добровольно. А в сберкассе это чисто дань. Не отдашь, так свет отключат или газ.

– Слушай, а ты чего ко мне ходить-то стал? Поговорить больше не с кем?

– Сехмет попросила приглядеть, да и Баст ты почему-то по душе пришлась. Думаешь, случайно кошки к тебе на помощь приходят?

– А-а, – протянула Александра.

– И что они в тебе нашли? – В голосе Бэса послышались ревнивые нотки. – Может, знают чего про тебя? А мне не говорят, – сказал он обиженно. – К нам-то, в Египет, собираешься?

– Зачем?

– Как зачем? В мистерии участие принять.

– Когда же это?

– А ты, что ли, не знаешь? В день весеннего солнцестояния.

– Так меня ж никто не приглашал?

– Значит, время не пришло.

…Александра открыла глаза. В комнате было тихо. В щелочку между тяжелыми шторами заглядывало солнце. В узкой полоске света весело резвились разноцветные пылинки. Пошевелила пальцами ног. Шевелятся. Провела ладонью по лицу. Кожа вроде не отслаивается. Сглотнула. Не больно. Прислушалась. Онуфриенко разговаривал с кем-то по телефону:

– Значится, так. Слушай и запоминай. Если ребенок в утробе матери обернулся пуповиной, да еще как в случае с твоим сыном, три раза, – значит, малыш не уверен, что близкие ждут его рождения. То есть не чувствует ваших импульсов… Что делать? Сказать ему об этом! Соберитесь около Машки, муж ее, ты и твой благоверный, положите ей руки на живот и мысленно посылайте малышу информацию – ждем тебя, любим, ты нам очень нужен, ну, сама понимаешь, все хорошее – мысленно – ему… Завтра, говоришь, ей к врачу? Будут пытаться раскрутить ребенка прям в животе? Специалист хороший? Уверен, сами справитесь! Любовь чудеса творит! Представь, что перед тобой внук, которого ты так ждешь, а муж Машкин пусть представит, что это сын его первый, а может, и последний, сомневается, а нужен ли он папке? А папка пусть свои финансовые заморочки забудет хоть на это время. Если даже и сорвется что – ничего, руки-ноги есть, прокормит семью. Поняла? Ну, действуй!

Александра покашляла. Дверь в комнату тихонько приотворилась, и оттуда выглянуло Сашечкино лицо.

– Проснулась? Сейчас чай принесу.

Через минуту он появился в фартуке и с чашкой в руке.

– Пей, – поднес чашку к ее губам. – Чай. Тибетский. По моему собственному рецепту. Со сливками и солью.

– Фу, гадость какая, – скривилась Александра, сделав глоток.

– Гадость не гадость, а видишь, не умерла и даже не заболела, – самодовольно сказал Сашечка, наклоняя чашку и придерживая спасенную за голову сзади, чтобы не увиливала от поглощения целебного напитка.

– Тьфу, не могу больше, – Александра все же вывернулась, не допив. – Отрава какая-то! Если допью, точно помру!

– Не помрешь, не помрешь, пей, не выпендривайся, – начал настаивать Онуфриенко, снова подсовывая чашку.

– Ой, так у меня ж Тяпочка в доме заперт! – засуетилась она, отвлекая внимание, и даже попыталась подняться. – Его же выгуливать надо не меньше двух раз в день!

– Лежи уж, – придержал ее рукой Онуфриенко. – Выгуляли твоего Тяпу.

– Как выгуляли? Дом же заперт!

– Удачное стечение обстоятельств, – довольно улыбнулся он. – Я, значится, с утречка к тебе с дрелью поехал, думал замок высверлить, а смотрю – щенок уже на улице. Я удивился, понятно. В домофон позвонил, ответила какая-то тетка. Вредная. Как ты.

– Мамусечка, – благодушно улыбнулась Александра. – Мамусечка? – воскликнула, представив,