резкое сокращение числа иностранцев, проживающих в стране, как вскоре выяснилось, также было трудно осуществимо. Ограничение притока иностранцев путем сокращения числа присоединяющихся к ним членов семьи противоречит особой защите семьи, закрепленной в Основном законе. Кроме того, в результате соглашений Европейского сообщества ограничения в отношении иностранцев из ЕЭС, таких как итальянцы, а с 1986 года также испанцы и португальцы, были уже практически невозможны. Однако за это время проживание иностранцев, не являющихся членами ЕЭС, также было поставлено на более прочную правовую основу, так что их приобретенные права не могли просто игнорироваться. Тем не менее дискуссия все больше сосредотачивалась на самой большой группе иностранцев, не входящих в ЕС, – турках.

Чтобы хоть как-то уменьшить количество проживающих здесь иностранцев, им предложили премию в размере от десяти до пятнадцати тысяч марок на семью, если они досрочно покинут страну. Таким образом, число иностранцев в ФРГ должно было сократиться с 4,6 до 2–3 миллионов человек в течение шести лет. Однако на самом деле в результате действия закона о возвращении на родину вернулось лишь около 300 тысяч иностранцев – лишь немного больше, чем в предыдущие годы, так что эффект от этой меры статистика едва ли подтверждала. Таким образом, эта масштабная попытка убедить живущих здесь иностранцев вернуться не удалась. Предположение о том, что иностранцы, особенно турки, все еще считают свое пребывание в Германии временным и при наличии соответствующих стимулов массово вернутся обратно, оказалось неверным. В 1984 году 83 процента турок в Берлине уже не знали, хотят ли они вернуться в Турцию и когда[35].

С разрастанием экономического кризиса с 1980 года усилилась и политическая агитация против турок, поскольку они были особенно чужими, не хотели и не могли интегрироваться. Это были точно такие же обвинения, которые пятнадцатью годами ранее были выдвинуты против итальянцев и югославов. Нынешние дебаты характеризовались еще большей агрессией, особенно в социальных горячих точках больших городов, где происходили прямые столкновения мигрантов и местных жителей. Агитация против иностранцев все больше становилась основным политическим направлением организованного правого радикализма, который, таким образом, также встречал большее приятие у части населения, чем приглушенное одобрение нацистского режима в годы и десятилетия до этого.

Кроме того, ислам играет все большую роль в этих дебатах после иранской революции 1979 года. Хотя было известно, что более 80 процентов турок, живущих в ФРГ, отвергают исламский фундаментализм, а также политический радикализм левого или правого толка, мысли о чуждых цивилизации коранических школах подогревали страх перед исламизацией и правлением «ходжи» и давали новую подпитку опасениям, что иранские условия вскоре возобладают в Турции и, таким образом, косвенно в ФРГ. Конечно, в Турции не возник режим муллы, и антидемократические «Братья-мусульмане» не приобрели сколько-нибудь заметного влияния в турецкой колонии ФРГ. Но благоразумным силам становилось все труднее одержать верх в этой паутине ксенофобии, страхов и эссенциалистской критики культуры[36].

Эта констелляция экономических расчетов и культурных тревог теперь отражалась во все более противоречивой политике. С одной стороны, было очевидно, что большинство иностранцев останутся в Германии на постоянное место жительства. Однако, чтобы не потерять одобрение среди собственного населения и электората, основная политика в отношении иностранцев не была изменена. Вместо этого по-прежнему подчеркивалось, что Германия не является страной иммиграции, что иностранцы приезжают сюда только на временную работу и что большинство из них рано или поздно вернутся в свои страны. Это противоречие между реальностью и политическими заявлениями стало важнейшей причиной обострения споров по вопросу об иностранцах в ФРГ.

С 1980‑х годов здесь наложились друг на друга два события: фаза внутриевропейского обмена рабочей силой, символом которого в ФРГ были «гастарбайтеры», подошла к концу; экономическое развитие западноевропейских и южноевропейских государств сближается. В то же время массовые миграции в третьем мире, вызванные бедностью и гражданскими войнами, которые традиционно были более регионально ориентированными, в начале 1980‑х годов стали перерастать в надрегиональные и транснациональные миграционные процессы[37]. Поэтому во всех странах Западной Европы увеличилась иммиграция из отдаленных регионов. В ФРГ это выразилось, прежде всего, в увеличении числа лиц, ищущих убежища. До середины 1970‑х годов число просителей убежища всегда было менее десяти тысяч человек в год и в основном относилось к политическим беженцам из коммунистического Восточного блока. Однако в 1980 году более ста тысяч человек попросили убежища в Западной Германии, среди них было особенно много турок из‑за военного переворота в Турции. С середины 1980‑х годов число лиц, ищущих убежища, снова резко возросло. Однако подавляющее большинство просителей убежища прибывало уже не из Турции или Черной Африки и Азии, как часто предполагалось, а из Восточно-Центральной Европы: из примерно ста тысяч просителей убежища в 1988 году более половины прибыли из Польши и Югославии, разоренных гражданской войной[38].

Общий масштаб этого иммиграционного движения был не больше, чем масштаб воссоединения семей после прекращения набора иностранцев. Но и в этом случае последствия новых миграционных потоков ощутили на себе прежде всего социально слабые слои населения. Конкуренция за рабочие места, жилье и социальные льготы, а также раздражение, вызванное новой степенью чужеродности в привычном окружении, определили все более агрессивную реакцию на приток иностранцев и просителей убежища в ФРГ. С середины 1980‑х годов это переросло в конфронтационные дебаты о политике предоставления убежища, которые превратились в один из самых ожесточенных внутренних политических споров в истории ФРГ с далеко идущими политическими и социальными последствиями.

Чтобы сократить число просителей убежища, власти ускорили процедуры, ужесточили критерии признания права на убежище, усложнили въезд в ФРГ и значительно ухудшили условия жизни просителей убежища. Ни одна из этих мер не оказалась успешной. Наконец, просителей убежища отправляли в коллективные лагеря. В то же время им было запрещено работать, чтобы предотвратить «тихую интеграцию». Таким образом, просители убежища, которые часто были вынуждены простаивать годами, были представлены немецкой общественности как бездельники и тунеядцы, а высокий процент отказов, особенно по сравнению с беженцами гражданской войны, вскоре стал рассматриваться как доказательство убежденности в том, что это были «экономические просители убежища», которые на самом деле не подвергались политическим преследованиям и приехали в Германию исключительно по социальным причинам. В принципе, это, наверное, совсем не плохо, потому что политические потрясения на родине, будь то в Ливане, Югославии или Польше, находившейся на военном положении, обычно сопровождались резким ухудшением материальных условий. Возмущение и гнев по поводу «просителей убежища» вскоре охватили ФРГ. Для многих немцев «политика предоставления убежища» стала символом гнева по поводу иммиграции в целом, предполагаемого привилегированного положения других и социального дисбаланса