в том, что воинственные общества издавна имели преимущества, при этом стремление к войне и боязнь нападения играли важную роль в стимулировании множества социальных и технических инноваций и расширении государств[1119]. Более того, националисты, придерживающиеся более узких взглядов относительно того, какое поведение является надлежащим, имеют преимущество: они гораздо более тесно спаяны и однородны, чем патриоты, и больше способны действовать сообща[1120]. Иначе говоря, точка зрения патриотов представляет собой и всегда будет представлять гораздо более трудный путь.

Из-за пристрастности по отношению к своей группе, выражаемой патриотами и националистами по-разному, наши общества сталкиваются с еще более глубокими проблемами. Уже само по себе плохо, что злодеяние, совершенное одним представителем этнического меньшинства (например, стрельба в ночном клубе Флориды), может спровоцировать насилие по отношению ко всем представителям этноса. Но жестокое обращение может распространиться и на этносы, никак не связанные с трагедией[1121]. Это результат того, что стереотипы устраняют детальное понимание, поэтому становится очень просто объединять группы вплоть до того, что появляются такие размытые и не имеющие смысла категории, как «коричневые люди»[1122]. Даже когда такого объединения нет, предубеждения могут быть связаны и клевета на одних людей сочетается с обесцениванием других[1123]. Люди, которые боятся за свою безопасность, работу или образ жизни, без разбора смешивают «их» в общую массу, подобно тому как поступали древние общества в отношении «варваров» за пределами их границ. Это стремление настолько сильно, что, когда американцев выборочно спросили, что они думают о визианцах, почти 40 % опрошенных выразили негативное отношение и не хотели бы, чтобы те стали их соседями, даже несмотря на то, что люди ничего не могли знать о таком народе, поскольку исследователь выдумал это название[1124].

Общества включают этносы и расы, которые держатся вместе, несмотря на предубеждения членов общества по отношению друг к другу. Обычная точка зрения, выраженная Уильямом Самнером более столетия назад, заключается в том, что разногласия с чужаками сплачивают общество. Очевидно, это не всегда так. Столкновение с внешними силами, которое содействует гражданскому миру, преимущественно сплачивает представителей доминантной группы и одновременно вызывает напряжение в их отношениях с другими этносами, когда эти группы рассматривают как часть проблемы. Такое напряжение между членами общества может спровоцировать своего рода социальную аутоиммунную болезнь, обратив общество против самого себя. Учитывая все эти страдания, вполне логично задать вопрос: необходимы ли общества вообще?

26

Неизбежность обществ

Можем ли мы отказаться от наших обществ, соединить их в одно или, по крайней мере, сделать их вторичными по отношению к более универсальному союзу человечества?

Вот кусочек исторической действительности, который похож на притчу. На протяжении веков остров Футуна в Тихом океане, малый фрагмент вулканической скалы площадью 46 км2, обеспечивал пространство и ресурсы всего для двух вождеств – Сигаве и Ало. Эти общества, занимавшие противоположные концы острова, почти всегда находились в состоянии конфликта, который иногда затихал только на короткое время ради проведения островных церемоний, включавших употребление психоактивного напитка, изготовленного из кустарника, который встречается только в западном регионе Тихого океана. Можно только гадать, не это ли позволяло людям терпимо относиться друг к другу в течение дня[1125]. Я могу лишь предполагать, что стычки с метанием копий были первичным стимулом в их жизни, арабо-израильский конфликт в микрокосме. Можно было бы ожидать, что в таком ограниченном пространстве по истечении столь долгого времени одно вождество завоюет другое. То, что ничего подобного так и не произошло, возможно, имеет отношение к настоятельной потребности людей в существовании аутгруппы, если не непосредственного противника. Смогло бы Ало существовать дальше без Сигаве – общество в вакууме? Оставшись одно в мире, было бы оно тем, что мы можем назвать обществом?

«Пойди к муравью, ленивец, посмотри на действия его, и будь мудрым», – советовал царь Соломон, внимательно наблюдавший за природой[1126]. В действительности же битвы аргентинских муравьев за контроль над Южной Калифорнией заставляют задуматься о втором гипотетическом варианте того, что могло бы произойти, если бы одно общество ликвидировало все остальные. Что касается муравьев, то национальная эмблема итоговой колонии (ее запах) перестала бы представлять собой маркер; этот запах был бы равносилен обозначению «аргентинский муравей». Таким образом, вид добился бы того всеобщего мира, о достижении которого говорили специалисты до тех пор, пока не обнаружили, что суперколонии ведут приграничные войны.

Один важный урок заключается в том, что, хотя нам действительно есть чему поучиться у муравьев – например насколько важно инвестировать в строительство дорог и улучшение санитарных условий, – подражать им было бы крайне неблагоразумно. Мирное существование зависело бы от непревзойденной способности муравьев к массовому убийству, бойни, масштабы которой превзошли бы самые кошмарные эпизоды в человеческой истории.

Второй урок, по существу, заключается в том, что называть группу обществом и распознавать любые маркеры, которые идентифицируют ее членов в качестве общества, имеет смысл только в том случае, когда существует больше чем одно общество. Следовательно, стремлению быть частью общества должно соответствовать обязательное установление аутгруппы (как Сигаве для Ало и наоборот; или по меньшей мере смутно представляемые «другие», как варвары для Римской империи и китайских династий), хотя бы в качестве стандарта для сравнения и первопричины для сплетен, если не клеветы. В этом смысле вождества Футуны, какими бы простыми и похожими они ни были по нашим стандартам, служат самым ярким примером, раскрывающим человеческую природу.

Но так ли это? В ходе исследования, озаглавленного «Мы без них», психолог Лоуэлл Гертнер с коллегами выяснили, что, когда люди нуждаются друг в друге, они способны сформировать общую идентичность, не противопоставляя себя чужакам[1127]. Такие взаимозависимые люди могут чувствовать себя так, будто они действуют как единое целое. Эти чувства могут способствовать дружескому общению и формированию дружеской привязанности: чего-то подобного можно было бы ожидать от команды корабля, сообща борющейся со штормом. Но было бы преувеличением называть такую группу обществом, не важно, насколько взаимозависимы ее члены или высок уровень сотрудничества. Прежде всего, моряки с одного судна уже принадлежали бы к обществу, из какой бы страны или стран они ни были.

Давайте зайдем чуть дальше. Скажем, корабль потерпел крушение, и команда утратила все контакты с внешним миром. Нет необходимости говорить, что их прежняя идентичность не исчезнет мгновенно. Лишь почти через двадцать пять лет после мятежа, поднятого в 1789 г. на борту «Баунти», выяснилось, что команда бежала на остров Питкэрн. Когда восемнадцать лет спустя беглецов обнаружил американский корабль, мятежники, а также полинезийцы и таитяне,