– То правда, – поддакнул и пан Врублевский.

– Пузьно? Это что такое пузьно? – спросила Грушенька.

– То значи поздно, пани, поздно, час поздний, – разъяснилпан на диване.

– И все-то им поздно, и все-то им нельзя! – почти взвизгнулав досаде Грушенька. – Сами скучные сидят, так и другим чтобы скучно было. Предтобой, Митя, они все вот этак молчали и надо мной фуфырились…

– Богиня моя! – крикнул пан на диване, – цо мувишь, то сеньстане. Видзен неласкен, и естем смутны. (Вижу нерасположение, оттого я ипечальный.) Естем готув (я готов), пане, – докончил он, обращаясь к Мите.

– Начинай, пане! – подхватил Митя, выхватывая из карманасвои кредитки и выкладывая из них две сторублевых на стол.

– Я тебе много, пан, хочу проиграть. Бери карты, закладывайбанк!

– Карты чтоб от хозяина, пане, – настойчиво и серьезнопроизнес маленький пан.

– То найлепши спосуб (самый лучший способ), – поддакнул панВрублевский.

– От хозяина? Хорошо, понимаю, пусть от хозяина, это выхорошо, панове! Карты! – скомандовал Митя хозяину.

Хозяин принес нераспечатанную игру карт и объявил Мите, чтоуж сбираются девки, жидки с цимбалами прибудут тоже, вероятно, скоро, а чтотройка с припасами еще не успела прибыть. Митя выскочил из-за стола и побежал всоседнюю комнату сейчас же распорядиться. Но девок всего пришло только три, даи Марьи еще не было. Да и сам он не знал, как ему распорядиться и зачем онвыбежал: велел только достать из ящика гостинцев, леденцов и тягушек и оделитьдевок. «Да Андрею водки, водки Андрею! – приказал он наскоро, – я обиделАндрея!» Тут его вдруг тронул за плечо прибежавший вслед за ним Максимов.

– Дайте мне пять рублей, – прошептал он Мите, – я бы тоже вбанчик рискнул, хи-хи!

– Прекрасно, великолепно! Берите десять, вот! – Он вытащилопять все кредитки из кармана и отыскал десять рублей. – А проиграешь, ещеприходи, еще приходи…

– Хорошо-с, – радостно прошептал Максимов и побежал в залу.

Воротился тотчас и Митя и извинился, что заставил ждатьсебя. Паны уже уселись и распечатали игру. Смотрели же гораздо приветливее,почти ласково. Пан на диване закурил новую трубку и приготовился метать; в лицеего изобразилась даже некая торжественность.

– На мейсца, панове! – провозгласил пан Врублевский.

– Нет, я не стану больше играть, – отозвался Калганов, – ядавеча уж им проиграл пятьдесят рублей.

– Пан был нещенсливый, пан может быть опять щенсливым, –заметил в его сторону пан на диване.

– Сколько в банке? Ответный? – горячился Митя.

– Слухам, пане, может сто, може двесьце, сколько ставитьбудешь.

– Миллион! – захохотал Митя.

– Пан капитан, может, слышал про пана Подвысоцкего?

– Какого Подвысоцкого?

– В Варшаве банк ответный ставит кто идет. ПриходитПодвысоцкий, видит тысёнц злотых, ставит: ва-банк. Банкер муви: «ПанеПодвысоцки, ставишь злото чи на гонор?» – «На гонор, пане», – муви Подвысоцкий.«Тем лепей, пане». Банкер мечет талью, Подвысоцкий берет тысёнц злотых.«Почекай, пане, – муви банкер, вынул ящик и дает миллион, – бери, пане, отоесть твой рахунек» (вот твой счет)! Банк был миллионным. «Я не знал того», –муви Подвысоцкий. «Пане Подвысоцки, – муви банкер, – ты ставилэсь на гонор, имы на гонор». Подвысоцкий взял миллион.

– Это неправда, – сказал Калганов.

– Пане Калганов, в шляхетной компании так мувиць не пржистои(в порядочном обществе так не говорят).

– Так и отдаст тебе польский игрок миллион! – воскликнулМитя, но тотчас спохватился. – Прости, пане, виновен, вновь виновен, отдаст,отдаст миллион, на гонор, на польску честь! Видишь, как я говорю по-польски,ха-ха! Вот ставлю десять рублей, идет – валет.

– А я рублик на дамочку, на червонную, на хорошенькую, напаненочку, хи-хи! – прохихикал Максимов, выдвинув свою даму и как бы желаяскрыть ото всех, придвинулся вплоть к столу и наскоро перекрестился под столом.Митя выиграл. Выиграл и рублик.

– Угол! – крикнул Митя.

– А я опять рублик, я семпелечком, я маленьким, маленькимсемпелечком, – блаженно бормотал Максимов в страшной радости, что выигралрублик.

– Бита! – крикнул Митя. – Семерку на пе!

Убили и на пе.

– Перестаньте, – сказал вдруг Калганов.

– На пе, на пе, – удваивал ставки Митя, и что ни ставил напе, – все убивалось. А рублики выигрывали.

– На пе! – рявкнул в ярости Митя.

– Двесьце проиграл, пане. Еще ставишь двесьце? – осведомилсяпан на диване.

– Как, двести уж проиграл? Так еще двести! Все двести на пе!– И, выхватив из кармана деньги, Митя бросил было двести рублей на даму, каквдруг Калганов накрыл ее рукой.

– Довольно! – крикнул он своим звонким голосом.

– Что вы это? – уставился на него Митя.

– Довольно, не хочу! Не будете больше играть.

– Почему?

– А потому. Плюньте и уйдите, вот почему. Не дам большеиграть!

Митя глядел на него в изумлении.

– Брось, Митя, он, может, правду говорит; и без того многопроиграл, – со странною ноткой в голосе произнесла и Грушенька. Оба пана вдругподнялись с места со страшно обиженным видом.

– Жартуешь (шутишь), пане? – проговорил маленький пан,строго осматривая Калганова.

– Як сен поважашь то робиць, пане! (Как вы смеете этоделать!) – рявкнул на Калганова и пан Врублевский.

– Не сметь, не сметь кричать! – крикнула Грушенька. – Ахпетухи индейские!

Митя смотрел на них на всех поочередно; но что-то вдруг поразилоего в лице Грушеньки, и в тот же миг что-то совсем новое промелькнуло и в умеего – странная новая мысль!

– Пани Агриппина! – начал было маленький пан, весь красныйот задора, как вдруг Митя, подойдя к нему, хлопнул его по плечу.

– Ясневельможный, на два слова.

– Чего хцешь, пане? (Что угодно?)

– В ту комнату, в тот покой, два словечка скажу тебехороших, самых лучших, останешься доволен.

Маленький пан удивился и опасливо поглядел на Митю. Тотчасже, однако, согласился, но с непременным условием, чтобы шел с ним и панВрублевский.

– Телохранитель-то? Пусть и он, и его надо! Его даженепременно! – воскликнул Митя. – Марш, панове!