— Кто того не знает, что ты с молодости умелица дремать, да не умелица полотна ткать.

— Хо-хо!

— Хи!

— Ведьма! Я настоятелю скажу, какую ты ересь распускаешь вместе со своим безбожником.

— Беги! Чеши, как нашкодившая кошка!

И побежала Петренене в настоятелев дом к Антосе...

В доме Валюнене Аукштуолис разъяснял учение Ленина, а в костеле настоятель Бакшис, поправившись после болезни, начал говорить проповеди.

Один убеждал, что разумные люди сами должны создать на земле рай, в котором не было бы эксплуатации, другой провозглашал, что без помощи божьей, без церковного учения люди могут создать на земле лишь ад; один говорил, что коммунисты несут босякам спасение, другой — что погибель; один восхвалял Москву, другой — Рим, и оба убедительнейшими примерами подтверждали свою правоту; один обвинял церковь, что та от древности до наших дней несет свой крест через кровь и трупы, другой предавал проклятию всех отщепенцев и еретиков, а больше всего — русских большевиков, которые не только убивают да гноят в тюрьмах иноверцев, но и друг друга режут.

Вот и пойми ты, простой человек, на чьей стороне правда. А тут еще как-то под вечер два изголодавшихся польских солдата приблудились. Оба по-литовски калякали, вот и попробовал доброволец Кратулис у них узнать, почему польская армия так недолго перед немцами держалась. Один из солдат низко голову опустил, а другой со злостью ответил:

— Посмотрим, братья, как долго вы выстоите перед этой силой сатанинской.

— Так почему русским не сдались?

— Мы — верующие. Льнем к католикам, у которых есть пока еще независимость, — ответил молчаливый солдат и улыбнулся с хитрецой.

Работяги отвели их в настоятелев дом поесть да переночевать, а сами, грязные и голодные, ввалились к фельдшеру Аукштуолису продолжать дискуссию о том, что будет с Литвой... Может, настал час самим лопату поднять против волостных властей, пока обязанности начальника участка временно исполняет Альфонсас Гужас. Этот мужичок без боя власть босякам уступит. А переловить шаулисов — раз плюнуть. Вот и устроим свою, босую, власть в Кукучяйской волости, как в девятнадцатом году отчим Горбунка Анупрас Кулешюс установил, да поставим начальником Умника Йонаса. Заразившись нашим примером, восстанут Таурагнай, Ужпаляй, Салакас... Вот и провозгласим собственную, босую республику да предъявим ультиматум президенту — кыш с трона, Сметона, уступи это теплое местечко Пранасу Аукштуолису, который Ленина тайком исповедует. Пускай попробует Сметона войско на нас натравить! В войске мужчин босой породы побольше, чем господских сынков. Один Альбинас Кибис чего стоит!.. Смех смехом, господин Аукштуолис. Прошу подумать. Мы, босяки, вопрос ставим совершенно серьезно. А если, не приведи господь, Сметона позволит свою конную полицию сюда прислать, как в прошлом году под Гаргждай к нашим стачечникам, то почему мы не можем себе на помощь позвать Красную Армию из Линкменай? Помогли ваши отцы в девятнадцатом нашим отцам, вот помогите и вы нам, как братья братьям помогают. Ведь сегодня вам куда легче. Вы не босые, не голодные, как ваши отцы были. Сытые, обутые, вооруженные до зубов. Двинулись на танках под нос Гитлеру, и тот молчит, не смеет дальше тронуться... Так что, разве Сметона против вас попрет?

— Господин Аукштуолис, а? Пойми, у нас, босяков, терпение уже иссякло: вязнем в трясине Крауялиса, за куб лудяка получаем по жалких пол-лита, как в жестокие годы кризиса. В прошлом году едва с голоду не подохли, и в этом перспектива никудышняя. Не дает больше Альтман водки в долг — а ну его к черту. А что будет, когда в рождественский пост или перед пасхой селедки не получим? Отвечай, господин Аукштуолис, прямо, без обиняков, что нам делать-то? Чуют наши сердца, что на твоей душе правда похлеще, чем у настоятеля, который нашим бабам в костеле и нашим детям в школе туману напускает. Так что будь нашим добрым советчиком, старый ты безбожник, которого двойняшки Розочки, пока здоровы, антихристом зовут, а когда захворают — благодетелем.

Неизвестно, что бы ответил Аукштуолис, потому что в комнату внезапно влетела Петренене и принялась охаживать мужиков палкой, ища своего и проклиная всех безбожников. Оказывается, она спряталась в сенях и все слышала!.. Не будешь драться с дурой бабой. Разошелся сейм босяков восвояси, а Петренене опять помчалась в настоятелев дом, по дороге забежав к себе и предназначенный для муженька свекольник вылила в свиное корыто. Пускай жрет, безбожник, черствый хлеб со своими большевиками, которые, как сказывала Антосе, уже заняли Вильнюс, скоро все костелы закроют и образ святой Девы Островоротной осквернят, в шапках сбежавшись в часовню, штыками ее глазки-звездочки выколют, да разграбят золотые ручки и ножки, которые излечившиеся с помощью иконы верующие вешали испокон веков у алтаря... Еще со времен татарского нашествия, когда их стрелы, пущенные в святой образ, возвращались обратно и насквозь пронзали сердца нехристей.

А на другой день известие из «радии» Умника Йонаса: русские возвращают Вильнюс Литве.

— Вот те и на!

И снова заседали два сейма босяков, и снова два противоположных мнения лицом к лицу... Настоятель с амвона пел дифирамбы господу богу за то, что выслушал молитвы литовских католиков и сотворил чудо, возвращая Острые ворота Литве, а Аукштуолис в доме Валюнене терпеливо разъяснял босякам, что никакого чуда тут нет, а большевики продолжают политику, которую начал еще Ленин. Неужто ты, Умник Йонас, или ты, Кратулис, не помнишь двадцатого года, когда Красная Армия забрала у Пилсудского Вильнюсский край, Литве вернула и заключила мирный договор?

— Ах, фельдшерок! Не смеши ты меня. Ты тогда, может, свиней пас, а я уже трехцветный флаг поднимал на замке Гедиминаса! — раскрасневшись, кричал Кратулис. — Ты лучше нам скажи, какая польза будет Литве сейчас, от нового договора с большевистской Россией?

— Уже есть, Кратулис. Слава богу. Литва еще не в брюхе у Гитлера, как наша соседка Польша.

— А я головой ручаюсь, что наш Сметона, подписав этот договор правой рукой, левой в кармане кукиш держит. Ему Гитлер во сто крат Сталина милее.

Целую неделю гудел, ликовал городок, все до единого были довольны, и поэтому воскресным вечером Горбунок вырвался из домашнего заточения вместе с гармоникой и веселую речугу сказал перед корчмой о нашем президенте Сметоне и его подручном ксендзе Миронасе, как они оба завещание составляют, после каждого куплета утешая себя печальным припевом: