– Я слышала, что бить его камнем… было старинным обычаем, передававшимся из поколения в поколение, – глухим от слез голосом сказала Кикуно Куондзи. – Мама была суровым человеком. Я не смела ей противоречить, даже тогда. Однако тело женщины – загадочный предмет. Мой ребенок умер, но, когда я слышала детский плач, у меня набухала грудь и начинало выделяться молоко. Два или три дня я провела в забытьи, а на третий день – я не понимала, что и как произошло, – когда очнулась, я держала на руках младенца и кормила его грудью. Если б это не была акушерская клиника, если б поблизости не было новорожденных младенцев, – то, возможно, подобного никогда не случилось бы. Мама сразу же отобрала у меня ребенка… Найто… но было уже поздно. Мать ребенка скончалась. Мама, думавшая о том, чтобы сохранить нашу репутацию, некоторое время скрывала младенца… но из-за этого его убитый горем отец тоже…

– Перебравшись в Токио, семья Куондзи должна была полностью отбросить прошлое, – наставительно произнес Кёгокудо. – Репутация семьи, ее честь и доброе имя, происхождение и статус – и отмеченная проклятием судьба: это две стороны одного неразрывного целого. Если отказаться от чего-то из этого, другое нельзя забрать с собой… В народных общинах каждой местности есть свои правила. Относительно появления проклятий также существуют специальные законы. Злословие и клевета не возникают на пустом месте. В народном сообществе между тем, кто проклинает, и тем, кто проклят, заключается своего рода молчаливый договор. Согласно этому договору средством коммуникации становятся магические заклинания. Однако в современном обществе утрачены положения этого договора. Сверх того, внутри народной общины тщательно заготовлены спасительные меры и правильный порядок действий против проклятий. Чужие успехи, ставшие результатом стараний, приписываются наследственной одержимости, а в своем разорении даже по причине собственных ошибок можно обвинить покинувшего дом дзасики-вараси. В крупных городах нет подобных спасительных мер. Все, что есть, – это мрачные предубеждения и дискриминация, скрывающиеся под масками свободы, равенства и демократии. Проклятия, которые в ходу в современных городах, сводятся к обыкновенной брани и ругани, клевете и злословию, но они служат все той же неизменной цели. Итак, вы, не отбросив старые традиции и не порвав с ними связь, в конце концов создали третье предание…

– Нынешнее происшествие, – утвердительно сказала Ацуко Тюдзэндзи вместо хозяйки дома, сидевшей с опущенным взглядом и внимательно вслушивавшейся в объяснения Кёгокудо, словно тщательно пережевывая каждое его слово.

– Именно. В конкретной местности устные предания могут передаваться из поколения в поколение в течение долгого времени, но городские легенды от них отличаются. Их век короток, но распространяются они в мгновение ока. Вдобавок к единообразию культуры развитие средств массовой информации – газет и журналов, – передающих друг другу новости, еще больше все ускоряет.

– Журналы касутори?..

– Да. Зять, вошедший в семью жены и исчезнувший из запертой комнаты; ребенок, который никогда не родится; один за другим пропадающие новорожденные младенцы… именно из дурных сплетен и злых толков родилось городское предание. И главным действующим лицом в этом третьем предании была Рёко-сан.

«Была… Рёко-сан?..»

– Что? Не… Кёко? – задал вслух мой вопрос Киба.

– Кёко-сан играла лишь достойную сострадания вспомогательную роль. Главную роль от начала и до конца играла Рёко-сан. Ведь так, госпожа? Господин директор клиники?

Ответа не последовало.

– Что все это значит? Объясни, – грубовато потребовал Киба.

– Все началось с любовного письма.

Кёгокудо посмотрел на меня: в его глазах читалась ужасная печаль. Все, кто находился в комнате, одновременно повернулись ко мне.

– Двенадцать лет назад серьезный и порядочный студент по имени Макио Фудзино впервые в жизни страстно влюбился. Объектом его чувства стала Кёко Куондзи-сан, которой в то время было пятнадцать лет. Он поведал о том, что было у него на сердце, в письме… которое доверил сидящему здесь Сэкигути-куну.

– Эй, но ведь Кёко говорит, что ничего не знает о письме. Разве не именно это стало завязкой нынешней трагедии?! – воскликнул Киба.

– Верно. Все дело в том, что письмо не было доставлено Кёко-сан.

– Постой, Кёгокудо. Я же его доставил. Вспомни, как я едва не лишился рассудка…

– Я понимаю, Сэкигути-кун. Однако той, кому ты передал письмо, была Рёко-сан.

«Что за бред?! Так получается… получается, что я, я тогда…

Той, той девочкой была…»

– Нет, неправда! Я показал ей лицевую сторону письма и сказал, что оно должно быть передано адресату лично в руки. Ты хочешь сказать, что Рёко-сан солгала, выдав себя за другого человека, и забрала письмо, адресованное ее младшей сестре? Подобная нелепость…

– Это вовсе не было ложью – по крайней мере, сначала. Сэкигути-кун, полагаю, что на лицевой стороне любовного письма было, вне всяких сомнений, написано…

Кёгокудо всегда носил при себе ятатэ – маленькую коробочку в форме курительной трубки с письменными принадлежностями и тушью, – наподобие тех, которыми пользовались средневековые самураи. Он достал из нее кисть и, вытащив из-за пазухи кимоно сложенный листок бумаги, мягкими движениями начертал на нем иероглифы, показал их нам:

久遠寺 京子様

Куондзи Кёко-сама

– Ты ведь помнишь дневник Фудзимаки? Вот истинная суть той «мелочи, обернувшейся чудовищной ошибкой», о которой он так долго мучительно размышлял. Иероглиф 梗, – продавец книг быстро начертал символ на бумаге, – в имени «Кёко», который взят из слова «桔梗» – «кикё:», названия растения «ширококолокольчик крупноцветковый», редко используется в именах. Однако, услышав имя «Кёко», самое естественное – это подумать о иероглифе из названия города Киото – 京都, то есть 京, – Кёгокудо продолжил чертить иероглифы. – Не говоря уже о том, что при быстром прочтении надписи имя «Кёко» в таком варианте – 京子 очень похоже на «Рёко» – 涼子. Таким образом…

梗子

Кёко

превратилась в…

涼子

Рёко

– Тебе не удастся снова задурить мне голову, забавляясь подобной софистикой, – запротестовал я. – Разве иероглифов, которые можно спутать с иероглифом «кё» в имени «Кёко», не такое же множество, как звезд на небе? Все они будут читаться одинаково, но записываться по-разному! Я сам могу предложить тебе несколько десятков. Я ни за что во все это не поверю!

– Я предполагал, что ты так скажешь, поэтому собрал подтверждения. Директор клиники, насколько мне известно, ваше последнее семейное путешествие пришлось на время Японо-китайской войны?..

– Да, верно.