Кёгокудо спросил, хорошо ли сестры ладили друг с другом.

– Кёко была энергичным и бойким ребенком, а Рёко удивительно рано повзрослела, и нередко бывало, что она проявляла дальновидность и мудрость, свойственную далеко не всякому взрослому. Но благодаря тому, что Кёко всегда была отзывчивой и чуткой со своей более слабой старшей сестрой, думаю, нельзя сказать, чтобы их отношения были плохими. Конечно, в нашей семье все было не так просто, но до того, как это случилось – пока не поднялся шум из-за беременности Рёко, – думаю, мы всё же были счастливы.

– Ваша дочь… встречалась с мужчиной, а вы ничего не заметили? – спросил Киба. На лице следователя было с трудом сдерживаемое возмущение.

– Рёко практически не выходила на улицу, и ее женское развитие не соответствовало возрасту – у нее даже не было признаков начала менструаций. Так что… можно сказать, что Кёко развилась раньше… к тому же до того в нашей привычной повседневной жизни не было совершенно никаких изменений… я ничего не замечала.

Красное.

Красное.

Единственная линия красного…

Это… получается, это была ее первая менструация?

Я встряхнул головой.

Киба снова задал свой вопрос:

– А что насчет вас, директор клиники… вы знали, что ваша дочь… это…

– Понятия не имел. Я впервые осознал, что мои дочери достигли брачного возраста, лишь когда Макио-кун пришел просить руки Кёко.

– Но ведь Фудзимаки… Макио перепутал старшую сестру с младшей. Вам не показалось, что в его брачном предложении было что-то подозрительное?

– Нет, не показалось. Если бы беременность Рёко обнаружилась раньше, я, возможно, его заподозрил бы, но когда мы поняли, что она беременна, прошел уже месяц с тех пор, как приходил Макио-кун. На тот момент Рёко была уже на втором триместре.

– Мы были так уверены в нашей дочери… – заговорила его жена. – Убеждения – страшная вещь, так что, даже когда ее живот начал расти, мы не подумали, что это была беременность. Выглядело так, будто она и сама не отдавала себе в этом отчета. Однако, когда мы поняли, в чем дело… Рёко переменилась, стала совсем другим человеком. Разумеется, я сказала, что от ребенка нужно избавиться. На все вопросы о том, кто был его отцом, Рёко молчала, как камень, а родить и воспитывать ребенка без отца… в те времена это было немыслимо. Стоило мне заикнуться об аборте, как Рёко впала в неистовство столь жестокое, что до нее буквально нельзя было дотронуться, словно в нее вселился дикий зверь… она бессчетное число раз била меня и пинала ногами, так что я была с головы до ног изранена и покрыта кровоподтеками. Я не понимала, что делать с этим бедствием, так внезапно обрушившемся на наш дом… но подумала, что Кёко ни в коем случае не должна ничего об этом узнать. Поэтому мы, не теряя времени, на полгода отправили Кёко в дом наших знакомых – под предлогом обучения хорошим манерам, гёги-минараи, как это издавна было принято в хороших семьях, и затем попытались переубедить Рёко.

– Однако… это как-то странно. Вы сейчас сказали, что Рёко не осознавала, что была беременна, но в канун Нового года она сообщила Макио о своей беременности в письме. Получается, что она отдавала себе в этом отчет, разве нет?

– Да. Поэтому, увидев письмо… я подумала, что Рёко нельзя доверять. Ведь получается, что это дитя нас вероломно обманывало. Как бы то ни было, те дни стали для меня настоящим адом. Я думала, что лучше уж молча позволить ей родить своего ребенка, но…

– Вы беспокоились о том, что ребенок родится без головы, верно? – тихо спросил Кёгокудо.

На его вопрос ответил директор клиники:

– Да. Была весьма высокая вероятность того, что Рёко родит ребенка с анэнцефалией. Однако кроме этого, поскольку изначально у нее была слабая конституция, роды в ее случае были опасны для жизни. С точки зрения врача, их тоже нельзя было ей рекомендовать. Однако, так или иначе, уже подходил седьмой месяц ее срока. Делать аборт или пытаться как-то иначе прервать беременность было еще опаснее.

– Рёко с каждым днем становилась все более агрессивной. В конце концов она заперлась в подсобном помещении в педиатрическом корпусе, где хранятся лекарства и медицинские инструменты… в той маленькой комнате, примыкающей сбоку к библиотеке.

– Заперлась? Как она туда вошла?

– В то время туда можно было войти и выйти оттуда. Все, что нужно было сделать, это запереть внешний висячий замок, взять ключ с собой и зайти через дверь из библиотеки, после чего запереться изнутри – тогда снаружи туда уже никто не смог бы попасть.

– Но ведь ключ, кажется, был у врача, который работал в педиатрическом корпусе… Сугано-сан, верно? Насколько мне известно, этот человек хранил ключ у себя; так как же он попал в руки Рёко-сан?

– А‐а, доктор Сугано, он…

– Его тогда не было, – сказал директор. – Немного ранее он перестал появляться… пропал, да. Из-за этого педиатрический корпус больше не мог работать; тогда он уже был закрыт. Так что ключ… вроде бы он был в главном здании.

– Эй, подождите немного. Сэкигути, не ты ли говорил, что ключ был у доктора Сугано, который погиб во время авианалета, после чего ту комнату ни разу не открывали?

– Рё… Рёко-сан… так мне объяснила, – ответил я, уже утратив способность испытывать эмоции, подобно плохому актеру, механически зачитывающему вслух текст своей роли.

– Сугано погиб во время авианалета? Ни о чем подобном я не слышал. Он исчез без всякого предупреждения, и с тех пор о нем не было ни слуху ни духу. Кажется… да-да, это было сразу же после того, как Макио-кун пришел делать предложение. Тогда мы срочно взяли на себя заботу о пациентах, которых наблюдал Сугано, но потом из-за нехватки рук уже не могли вести прием новых. Ко всему прочему творилась эта неразбериха вокруг Рёко, поэтому весной мы закрыли то здание.

– Что ж, выходит, Рёко солгала?

– Что делала Рёко-сан, запершись в подсобном помещении? – вернул разговор в прежнее русло Кёгокудо.

– Там… если закрыть дверь, то снаружи с трудом можно расслышать голос того, кто находится в комнате. Я едва слышала ее доносившиеся изнутри крики и плач… «Пока ты не позволишь мне родить моего ребенка, я отсюда не выйду»… Три дня подряд я стояла под дверью, плакала и умоляла. Затем, на четвертый день, крикнула ей, что разрешаю ей родить. Вышедшая из комнаты Рёко выглядела в точности такой же осунувшейся и изможденной, как сейчас Кёко, но при этом она радовалась, как ребенок, смеясь и пританцовывая… свирепое буйство дикого животного, владевшее ею до этого, теперь казалось неправдой. С того момента Рёко осталась в педиатрическом корпусе, готовясь к родам. Мы стеснялись чужого внимания и скрывали ее, но, по крайней мере, к ней вернулось равновесие. Только вот, думая о том, как родился мой ребенок, у которого не было головы, я пребывала в чрезвычайном смятении. У меня был муж, но у Рёко не было человека, который смог бы ее поддержать… и стать отцом для ее ребенка.