внезапно угас. Перила крыльца под пальцами растворились в воздухе, точно по волшебству. В уши ударил резкий, оглушительный визг. Шарп… падал, падал, и, как он ни бился, ни изгибался в попытках уцепиться за что-нибудь, под руку не подворачивалось ничего. Ничего твердого, настоящего, осязаемого – только бескрайняя темная бездна и полные ужаса вопли, рвущиеся из собственного горла.

– На помощь! Падаю! Падаю! – кричал он, но тьма словно отталкивала, отбрасывала его крики назад.

Захлебнувшись очередным воплем, Шарп вдруг обнаружил, что лежит навзничь поперек мокрого газона, с пригоршнями травы пополам с землей в крепко стиснутых кулаках, а до крыльца всего пара футов. Должно быть, в темноте он промахнулся мимо очередной ступеньки, поскользнулся и не устоял на ногах. Обычное дело… Свет из окна заслонила бетонная ограда крыльца, падение длилось всего-то долю секунды, а глубина «бездны» не превышала половины его роста. Упав, он только до крови рассадил лоб.

Вот глупость-то! Как маленький, черт побери!

С трудом поднявшись на ноги, Шарп взошел на крыльцо, вернулся в дом и за порогом устало прислонился спиной к стене. Все тело тряслось крупной дрожью. Понемногу он отдышался, и животный страх унялся, а в голове прояснилось.

Почему же он так боится падения?

Нет, с этими страхами следовало разобраться, и как можно скорее. Сегодня его прихватило серьезнее, чем когда-либо – хуже того раза, когда он споткнулся, выходя из лифта на службе, и завизжал, обезумев от ужаса, на глазах у переполнявшей вестибюль толпы.

Что же с ним будет, если он вправду упадет с большой высоты? К примеру, оступится и свалится за край одной из высотных галерей, соединяющих между собой небоскребы в деловом центре Лос-Анджелеса? Ясное дело, в таком случае он, целый и невредимый, рухнет в объятия защитной сетки: с галерей люди падают что ни день, и никто еще не пострадал, не разбился, но для него… Нет, он такого психологического шока не переживет – как минимум спятит.

Так, на галереи больше ни шагу. Ни при каких обстоятельствах. Он их и прежде, вот уже сколько лет, избегал, но с этого дня галереи под строгим запретом, наравне с авиаперелетами. Шарп не покидал поверхность планеты с 1982-го, а в последние годы даже почти не посещал кабинеты выше десятого этажа.

Но если отказаться от галерей вообще, выходит, ему и до рабочих архивов теперь не добраться? В архивные помещения, кроме как галереями, не попадешь: из канцелярии туда ведет только узкая стальная тропка…

Взмокший от пота Шарп доковылял до гостиной, плюхнулся на диван, сгорбился, сжался в комок, тщетно гадая: каким образом удержаться на службе, как дальше работать, черт побери?

Жить-то, жить дальше как?!

Хамфрис выдержал паузу, но пациент, похоже, не собирался продолжить рассказ.

– Возможно, вам хоть немного, да полегчает, если я скажу, что боязнь падения – весьма распространенная фобия? – спросил Хамфрис.

– Нет, – буркнул Шарп.

– Пожалуй, оно и правильно: с чего бы? Хорошо. Значит, проявляется фобия далеко не впервые. А первый приступ вы перенесли в?..

– В восемь лет. На третьем году войны. Поднялся на поверхность, поглядеть, как там мой огородик… видите, с детства в земле ковыряюсь, – с блеклой улыбкой прибавил Шарп. – Тут сеть ПВО Сан-Франциско засекла выхлоп советской ракеты, все тревожные вышки вокруг засверкали, что твои «римские свечи», а меня тревога застала над самым убежищем. Бросился я со всех ног к люку, крышку поднял и – вниз, а на дне, у подножия лестницы, мать с отцом ждут. Заорали они на меня: скорей, дескать, скорей! Я – бегом к ним…

– И, очевидно, упали, – догадался Хамфрис.

– Нет, не упал. Испугался до полусмерти. Стою столбом, с места сдвинуться не могу. Родители орут во все горло: им же нижнюю бронеплиту завинчивать нужно, а пока я не спустился, нельзя!

– Верно, верно, – с ноткой отвращения в голосе вставил Хамфрис, – помню я это двухуровневое старье. Сколько же народу, наверное, позастревало в закутке между крышкой входного люка и бронеплитой, – вздохнул он, пристально вглядываясь в лицо пациента. – Вы в детстве не слышали о таких случаях? О людях, застрявших на лестнице во время воздушной тревоги – и наверх не выбраться, и в бункер уже не попасть…

– Да не боялся я застрять на лестнице! – оборвал его Шарп и, содрогнувшись всем телом, облизнул пересохшие губы. – Боялся, что упаду – споткнусь, кувыркнусь со ступеней вниз головой! Что делать… пришлось развернуться и поскорее назад. Наружу.

– Под ракетный обстрел?!

– Положим, ракету-то наши сбили на подлете. Но я до отбоя тревоги так в огородике и копался. Ох, и всыпали же мне после родители! Едва ли не до бесчувствия выпороли.

«Зачатки комплекса вины», – невольно подумалось Хамфрису.

– А следующим приступом, – продолжал Шарп, – меня накрыло уже в четырнадцать. Война пару месяцев как кончилась, и отправились мы посмотреть, что там осталось от нашего городка. Не осталось ничего, кроме кратера с радиоактивным шлаком, шести, а то и семи сотен футов в глубину. Стою я у кромки, смотрю, как рабочие вниз карабкаются, и тут… опять тот же страх.

Раздавив окурок о донышко пепельницы, он надолго умолк и продолжил лишь после того, как психоаналитик протянул ему новую сигарету.

– Тогда-то я и покинул наши края. Снился мне этот кратер – громадная, мертвая пасть – каждую ночь. В конце концов поймал я попутный военный грузовик и укатил в Сан-Франциско.

– Хорошо, а дальше? Когда случился следующий приступ? – спросил Хамфрис.

– С тех пор меня эти страхи мучают постоянно, – раздраженно ответил Шарп. – Всякий раз, как окажусь где-нибудь на высоте, всякий раз, как нужно подняться или спуститься по лестнице хоть на один пролет – в любой ситуации, когда есть, куда падать. Уже на крыльцо к себе подняться боюсь. Трех ступенек… трех бетонных ступенек одолеть не могу…

Уныло повесив голову, Шарп снова на время умолк.

– Хорошо. Ну, а еще какие-либо особенно неприятные эпизоды, кроме уже упомянутых?..

– Было дело, влюбился я в симпатичную девушку, брюнетку, а жила она в съемной квартире, на верхнем этаже «Апартаментов Атчисона». Возможно, и сейчас там живет – не знаю, не в курсе. Поднялись мы с ней этажей на пять-шесть, а после… словом, пожелал я ей доброй ночи и бегом вниз. Наверное, она решила, будто я спятил, – с горькой иронией закончил Шарп.

– Так-так… а еще? – спросил Хамфрис, мысленно приплюсовав к фобии сексуальный элемент.

– Однажды я не смог вступить в новую должность, так как служба подразумевала частые воздушные перелеты. Разъезды с инспекциями и ревизиями по сельскохозяйственным объектам.

– В прежние дни, – заметил Хамфрис, – психоаналитики первым делом искали истоки фобий. Теперь же мы прежде всего задаемся