и допрашивали самих царевен и близких к ним или вообще входивших с ними в соприкосновение женщин. Эти допросы выяснили передачу письма от стрельцов в терем и передачу двух писем стрельцам, одного из Девичьего монастыря, другого из терема — обоих через стрельчиху Анютку Никитину, причем одно письмо вручено было ею главарю стрельцов Туме в его дворе на Арбате у Николы Явленного, а другое — в селе Лучинском в 40 верстах от Москвы. Вообще следователи имели в виду, если можно так выразиться, историю мятежа, а виновность или невиновность каждого отдельного стрельца их не интересовала: они все были виновны уже самым фактом принадлежности их к мятежным полкам, как и тем, что в составе этих полков двигались в Москву и оказали вооруженное сопротивление при Воскресенском монастыре. Индивидуальная виновность каждого не устанавливалась. Это был розыск о событиях, а не о виновности того или иного стрельца — участника события.

Что массовых розысков в 13 застенках, о которых говорит Устрялов, с 3 по 11 октября не могло производиться, позволительно заключить также из того, что шедшие в это время допросы женщин происходили «перед бояры», т. е. перед всею совокупностью бояр, бывших тогда следователями по стрелецкому делу. С таким коллегиальным присутствием при допросах женщин едва ли могло совпадать еще и производство розысков по отдельным застенкам; для этого у бояр-следователей не хватило бы времени. Наконец, изучение списков 144 казненных 11 октября стрельцов и списков стрельцов, передававшихся из Иноземского приказа в Преображенский, также подтверждает ту мысль, что никаких допросов по застенкам этим 144 стрельцам не производилось. Список казнимых стрельцов составлялся прямо по тому передаточному списку, при котором они препровождались из Иноземского приказа в Преображенский с опущением только имен малолетних. Поэтому список казнимых в значительной мере повторяет имена стрельцов в той последовательности и в том порядке, в каких их имена значатся в передаточном списке. Очевидно, что если бы между передаточным списком и списком казненных был момент еще розыска в 13 застенках, то сюда бы вошли еще списки отправляемых к розыску с распределением по застенкам, как это можно наблюдать при розысках 19–22 сентября, и стрельцы бы перемешались и перепутались настолько, что таких совпадений, какие мы наблюдаем в расположении их имен в обоих списках, не могло бы случиться, потому что тогда список стрельцов, назначенных к казни, составлялся бы по их разыскным спискам[774].

Казнь происходила в том же порядке, как и 30 сентября. 144 стрельца были розданы тем же лицам, которые действовали в подобном же случае 30 сентября: боярину M. H. Львову, окольничим князю Ю. Ф. Щербатому, И. И. Головину и С. И. Языкову. Все стрельцы были повешены; из них 32 — у четырех съезжих изб в слободах виновных полков по 8 у каждой; остальные 112 — у городских ворот по Белому городу, будучи присоединены к висевшим там с 30 сентября. Разница с предыдущей казнью была на этот раз в том, что стрельцов веша- ли не только на специально поставленных для того виселицах, но также и на бревнах, вставленных в бойницы стены Белого города. «По обе стороны… сквозь зубцы городовых стен, — пи- шет Желябужский, — просунуты были бревна, и концы тех бревен загвозжены были извнутри Белого города, а другие концы тех бревен выпущены были за город, и на тех концах вешены стрельцы»[775].

К 11 же октября приурочивает в своем дневнике Корб событие, на которое, кроме этой его записи, нет нигде — ни в официальных актах, ни в известиях современников — решительно никаких указаний. Это — земский собор, будто бы созванный царем на этот день для суда над царевной Софьей. «Сегодня царь решил, — пишет Корб, — выбрать из всех своих подданных: бояр, князей, офицеров, стольников, писцов, горожан и крестьян и отдельных общин по два человека с тем, чтобы предоставить собравшимся на правах собора полную власть допросить, по его приказанию, Софью об ее преступных замыслах.

Затем они должны были определить наказание, которого она заслужила, и всенародно объявить его»[776]. Соловьев вполне принял свидетельство Корба и передает о соборе как о факте. «11 октября, — пишет он, — во второй день казней Петр созвал собор из всех чинов людей, которому поручил исследовать злоумышление царевны Софьи и определить, какому наказанию она должна быть подвергнута. Решение собора неизвестно»[777].

Историк земских соборов Латкин упоминает о свидетельстве Корба, не высказываясь определенно о соборе как факте и только замечая, что свидетельство Корба является единственным и других никаких подтверждений его нет[778]. Свидетельство Корба Соловьев подкреплял таким соображением: «Форма собора ясна: заезжий иностранец не мог этого выдумать». Действительно, в общих, конечно, и приблизительных чертах Корб правильно обозначает состав земского собора в его тесной, московской форме, когда созывались только московские чины, считавшиеся представителями также и провинции по своим связям с нею, и выдумать такого состава собора Корб, разумеется, не мог. Но решительное отсутствие каких-либо других свидетельств официальных или частных заставляет думать, что собора вовсе не было. Все же о таком важном и из ряда вон выходящем факте, как суд общественных представителей над особой царского дома, хоть какой-нибудь след, хотя бы и самый малый, должен был бы сохраниться или в каком-нибудь официальном документе, или в частных воспоминаниях, переписке отдельных лиц, или в каких-либо неосторожных словах, которые оказались бы в бумагах Преображенского приказа, или, наконец, в собранных впоследствии по приказанию Петра исторических материалах для составлявшейся при нем истории стрелецкого бунта. Такое событие не могло бы остаться незамеченным, в особенности если бы собор производил допросы царевен и выслушивал показания свидетелей против них, а также если бы он сделал обо всем этом всенародное объявление. Но и по существу такой факт был едва ли возможен в то время; едва ли можно думать, что Петр, проявлявший тогда такую самостоятельность, сам лично вникавший во все детали и подробности стрелецкого бунта и розыска, отрешился бы от этой самостоятельности по отношению к сестре. Наоборот, он сам лично допрашивал обеих сестер, замешанных в деле, не предоставляя этих допросов кому-либо из должностных лиц, очевидно, соблюдая известный такт и считая неуместным поручать подданным производство допроса особ царского дома. Поэтому совершенно невероятно, чтобы он при таком настроении мог поручить подданным суд над царевной и тем более наказание ее. Допрос царевен и их слишком уже упорное запирательство решительно по всем вопросам, какие он им предлагал, несмотря на улики людей, с которыми он давал им очные ставки, давали ему совершенно достаточное основание для суждения об