их участии в деле; такое чрезмерное отрицание всех обстоятельств, в которых их обличали, говорило яснее всякого сознания. Что было здесь исследовать еще собору?

Если вникнем пристальнее в самые слова Корба, то увидим, что он вовсе и не говорит о земском соборе как о факте, совершившемся 11 октября. Он говорит только, что царь в этот день решил (conclusit) созвать собор; но неизвестно еще, было ли это решение осуществлено. Откуда могло возникнуть самое известие о таком решении царя? Корб многое пишет по слухам; пишет же он, например, о казни через закапывание в землю двух постельниц: Веры Васютинской и Анны Жуковой, чего на самом деле не было. Весьма вероятно, что и о решении царя Корб записал со слуха: был какой-нибудь разговор о таком решении; может быть, говорилось о постановлении собора как об одной из форм решения, которое мог получить вопрос об участии царевны. Возможно, что это было не более как мнение, кем-либо высказанное в беседе с Корбом или переданное ему, а им принятое за решение царя. Словом, полагаем, что собора 11 октября 1698 г. не было.

XV. Розыск 12 октября о намерении бояр удушить царевича. Казни 12 и 13 октября

12 октября предметом розысков был только что всплывший чрезвычайной важности вопрос, возникший из показаний Афимки Артарской, сделанных ею 7 и 11 октября: о намерении бояр удушить царевича. Допрошены были с пытками две группы стрельцов: во-первых, вожаки и главари движения: Якушка Алексеев, Васька Игнатьев, Васька Зорин, Аничка Сидоров и др., а затем малолетние стрельцы: Матюшка Берестов (Березкин), Стенька Тимофеев, Ивашка Бронников, Ивашка Чика, сделавшие 3 октября откровенные и важные признания относительно письма из Девичьего монастыря[779]. Якушка Алексеев показал, что слова о государе, что его, государя, за морем не стало, он действительно говорил для возмущения стрельцов к бунту, но таких слов, что будто на Москве государя царевича бояре хотят удушить, не говаривал и ни от кого про то на Москве не слыхал. Васька Игнатьев говорил, что молва о смерти государя за морем была общей, толковали об этом в Торопце все стрельцы, собираясь на сходки. Про царевича сам он не говорил и ни от кого не слыхал. Васька Зорин, давая показание, вернулся опять к составленной им челобитной, подтвердил свое авторство и признавался, что статьи челобитной, направленные против Франца Лефорта, «к бунту заводные статьи», писал и вымышлял он один, без чьего-либо постороннего участия, слыша недовольство на Франца от своей братьи. Об удушении царевича он сначала у подъема показал, что ни от кого о таком намерении не слыхал, но с подъема и пытки признался, что слышал об этом от Васьки Игнатьева. Когда Игнатьев приехал из Москвы на Великие Луки с денежным жалованьем, то рассказывал, что на Москве государя царевича хотел удушить боярин Т. Н. Стрешнев. Васька Игнатьев был вновь поднят на дыбу и с этого второго подъема сказал, что когда он был в Москве, то на Ивановской площади стрельцы Стремянного полка, занимавшиеся в то же время площадным подьячеством, Ивашка Мельнов и Федька Степанов, говорили ему: на Москве-де вам, стрельцам, не бывать, а царевича-де боярин Тихон Никитич хотел удушить, а сам на Москве владетелем быть. От кого они, Мельнов и Степанов, слышали про намерение удушить царевича, он, Васька, не знает. Приехав из Москвы на Луки Великие, он действительно рассказывал Зорину о слышанном в Москве, не показал же об этом сразу с первого же подъема, «жалея их, Ивашки и Федки». Аничка Сидоров показал, что об удушении царевича услыхал от Васьки Игнатьева и от Васьки Зорина, а откуда они взяли этот слух, не знает. Известный также нам барабанщик Карпушка Ерофеев говорил, что о намерении бояр удушить царевича он слышал по дороге из Москвы на Великие Луки во время возвращения туда весной 1698 г. бегавших в Москву стрельцов от компании стрелецкой молодежи, из которой он назвал знакомых уже нам малолетних стрельцов Чубарова полка: Сеньку Пушницына, Левку Полубояринова, Ивашку Бронникова, Стеньку Тимофеева, Матюшку Берестова (Березкина), Микишку Рагозина Рыжего, Ивашку Чику. По этому его оговору, очевидно, и привлечены были к розыску Чика, Бронников, Тимофеев и Берестов. Из них Бронников дал отрицательный ответ; остальные показывали, что об удушении царевича слышали: Пушницын и Чика от Васьки Тумы, Берестов — от стрельцов, бывших весной 1698 г. побегом в Москве, Тимофеев от одной стрельчихи Чубарова полка, которую и ее двор он взялся указать. Барабанщик Карпушка Ерофеев, вмешиваясь в показания молодых стрельцов и «говоря им в улику», сообщил некоторые осложнявшие дело подробности. Васька Тума и его товарищи (бегавшие в Москву стрельцы) будто бы говорили, что «государь царевич от того, что его бояре хотят удушить, на Москве не живет, а ходит все по монастырям». В другом своем выступлении тот же Ерофеев сделал оговор на солдат Бутырского полка: ему сообщал малолетний стрелец Сенька Пушницын, будто бутырские солдаты им, стрельцам, рады и ждут их к Москве. Спрошенный об этом Пушницын показал, что слышал о бутырских солдатах от двух стрельцов, ходивших к ним во время побега в Москву весной 1698 г. Эти стрельцы были казнены под Воскресенским монастырем.

Между тем по указанию Стеньки Тимофеева взята была в Преображенский приказ стрелецкая вдова Анютка Еремеева. В расспросе она совершенно отрицала приписываемые ей Тимофеевым слова; будучи поставлена с ним на очную ставку, с очной ставки говорила, что слышала дорогой на Арбате, мимо идучи, как об удушении царевича говорили неизвестные ей какие-то бабы. Наконец, будучи приведена в застенок, она у пытки сказала, что слова об удушении царевича она слышала от снохи своей, стрельчихи того же полка вдовы Аринки Семеновой, которая говорила о том со стрельчихами. Аринка Семенова была схвачена в приказ и в расспросе ответила решительным отрицанием показаний Анютки Еремеевой. На очной ставке, впрочем, и сама Еремеева «сговорила» с Аринки, признавшись, что сказала на нее напрасно у пытки второпях[780].

Итак, розыск 12 октября с несомненностью подтверждал существование слухов, впервые обнаруженных в показании Афимки Артарской, о намерении бояр или, по крайней мере, боярина Т. Н. Стрешнева удушить царевича. Об этом говорили площадные подьячие на Ивановской площади, об этом шел разговор среди бегавших в Москву стрельцов — у Васьки Тумы с товарищами, о том же болтали бабы-стрельчихи на Арбате и молодая компания стрельчат, возвращавшихся с Васькой Тумой из побега в Москву по дороге на Великие Луки. Обвинение на бояр возводилось тяжелое; у Петра могла мелькать мысль о новой попытке