идти? – спросил Мерш, глаза которого горели в темноте лихорадочным блеском.

Николь шла впереди. Двери, коридоры, приемный зал. Теперь опустевшее помещение казалось в два раза больше. Тьма висела над черно-белыми плитами, словно большое черное полотнище, скрепленное рядом колонн.

Николь подняла голову. В свете аварийных лампочек виднелись галерея и двери. Теперь ее мысли полностью прояснились – ей даже казалось, что они светятся в темноте.

Они молча поднялись по мраморной лестнице. Николь подумала о той страшной ночи в Варанаси. Тоже зал, и галерея, и лестница…

На втором этаже группу возглавил Мерш. Наверняка охрана обходила помещения дворца и ночью, но сейчас не было видно ни души. Повезет ли им так же, как в Варанаси? Выйдут ли они отсюда живыми? Николь даже не знала точно намерений Мерша. Теперь он принадлежал миру клятых героев-одиночек – наподобие персонажей греческой мифологии, которые убивают своих отцов, спят с матерями, губят собственных детей…

Группа остановилась. Николь не сразу поняла, что они подошли к двери, на которую она сама же указала: к той, что вела в апартаменты его высокопреосвященства.

– Оружие! – тихо скомандовал Мерш.

– Что?

– Достань его.

Николь беспомощно обернулась к Эрве, но увидела, что он тоже держит пистолет. Оружие в его руке смотрелось так же уместно, как галстук на монахине. Николь машинально порылась в сумке.

– Умеешь им пользоваться?

– А как ты думаешь?

Мерш взял у нее из рук револьвер и взвел курок. Ошеломленная, Николь смотрела на этот непостижимый предмет с его непонятной механикой.

– При малейшем подозрительном движении ты стреляешь.

– Я стреляю.

– Избегай риска. Не раздумывай ни секунды. Чуть что – просто нажимай на спуск.

Николь сглотнула слюну. У слюны был металлический вкус.

Мерш повернул ручку двери. Открыл. Николь скользнула взглядом справа налево. Она не сказала себе, как это изображают в фильмах: «Путь свободен!» или «Пришло время сражаться». Она лишь подумала о том, что этот ряд дверей напоминает ей коридор отеля в Западном Берлине, куда она когда-то ездила.

Через секунду она оказалась в личных покоях кардинала-священника Святого престола. Первая комната напоминала одновременно часовню и музей. В центре – длинный стол с двумя массивными канделябрами; пламя свечей освещало слабым светом картины. Старинные полотна – все сплошь охра и золото – изображали святых, мадонн, мучеников: всю гамму страданий и экстаза, характерных для католической религии. Развешанные повсюду распятия, казалось, несли скорбный караул. На шкафах рядом со стопками старинных книг и ларцами стояли статуэтки Девы Марии, высеченные скульптором с истинным благоговением. Каждый предмет мебели напоминал церковный алтарь, каждое кресло – кафедру епископа. В воздухе витал густой запах ладана, словно нашептывая: «Ты, вошедший сюда, пади ниц и моли прощения…»

Только зайдя во вторую комнату, Николь догадалась, что первая – это просто столовая; теперь они оказались в гостиной, где дух часовни ощущался еще сильнее. Над камином белого мрамора висела огромная картина, изображавшая мучения Иисуса на кресте. Напротив стояла простая скамеечка для молитвы, на которой кардинал, должно быть, каждый вечер преклонял колени.

– Сюда.

Снова зажженные свечи, как будто кто-то специально освещал им путь. А может, так оно и было.

Новая дверь, новый кабинет. Но где же спальня?

– Жди нас здесь, – прошептал Мерш.

– Но…

Сыщик приложил указательный палец к губам, а потом медленно обхватил своими руками руки Николь, прижав их к рукоятке револьвера. Знак более чем ясный: при малейшей угрозе…

Братья углубились в темный коридор. Николь едва их видела… вот они открыли следующую дверь… вот она за ними закрылась…

Девушка осталась в одиночестве, чувствуя себя полной дурой. Она замерла, с трудом дыша в этой медно-красной болезненной атмосфере. Значит, братья отстранили ее от последнего акта пьесы. Сволочи… Одна деталь терзала ее душу: у Мерша в руке не было пистолета. Он рассчитывал устранить кардинала бесшумно, своим «Ка-Баром», как Чен – персонаж «Удела человеческого» Мальро[149], который в первой же главе ножом закалывает спящего.

Ей не хотелось представлять себе подробности: как лезвие рассекает горло, как фонтаном брызжет кровь…

Чья-то рука зажала ей рот. Рука грубая и сухая, как облатка в горле.

– Какая радость завершить круг именно тобой, – прошептал голос сзади.

У нее за спиной стоял кардинал. У ее горла – садовый нож. Прикосновение металла к губам – кардинальское кольцо. Николь даже слышала шелест ткани – сейчас багровая сутана засосет ее, растворит.

– Мы с тобой завершим круг в память о моем брате…

Николь онемела. Вкрадчивый голос наполнял ее, как инъекция из шприца. Анестезия, которая отнимает у нее последние мгновения жизни. Ни за что! Она выпрямилась и мысленно сосредоточилась на комнате в глубине коридора: сейчас оттуда выйдут братья и спасут ее.

Кардинал словно заглянул ей в голову.

– Дверь захлопывается автоматически, – прошептал он. – Пустяковая работа, долго возиться не пришлось.

Тут, будто в подтверждение его слов, послышались глухие удары в дверь и скрип ручки. Братья были заперты. Одурачены. Какая нелепость.

– В этот раз Жан-Луи и Эрве повели себя… необдуманно, ты согласна?

Рука по-прежнему зажимала ей рот.

– Конечно, несправедливо, что ты умрешь, не имея никакого отношения к этой истории. Но моя родня должна жить, понимаешь?

Николь повернула голову и высвободила рот.

– Жорж… – пробормотала она (кричать все равно бесполезно). – Жорж хотел убить Эрве…

– Никогда! Он шел ему навстречу… мечтал поцеловать…

Николь извивалась ужом, пытаясь освободиться от тени в красном. В голове бешено крутились мысли. Почему он не снял сутану? Может, он хочет ее выпотрошить? Она подумала о мужчине в облегающем трико, напавшем на нее в квартире на бульваре Инвалидов. Один в черном, другой в красном…

И снова, как будто следя за ее мыслями, прелат подтвердил:

– Мой брат был Танцором, а я – Проповедник. Вот увидишь, это ничуть не хуже.

Николь почувствовала холод лезвия. Думать. Соображать. Действовать. Пока она жива, надежда есть. И вдруг ее осенило: кардинал не заметил, что в руке у нее оружие. Ему не пришло в голову, что Мерш раздобыл в Риме пистолет, что у этой девочки-тростиночки есть при себе кольт сорок пятого калибра.

Вспышка разорвала темноту гостиной подобно молнии, пронзающей ночное небо, заряжающей электричеством облака и поджаривающей ангелам задницы. Кардинал взвыл. В следующую секунду Николь высвободилась из его серых объятий, прыгнула вперед и, развернувшись, прицелилась.

Священник держался за ногу – на пурпуре крови видно не было: гемоглобин растворился в ткани. Мерш: «Избегай риска. Не раздумывай ни секунды. Чуть что – просто нажимай на спуск». Николь положила левую руку на правую, зажмурилась и выстрелила то ли пять, то ли шесть раз.

Неподалеку кричали и яростно колотили в дверь запертые братья. Николь открыла глаза и увидела дым. Канделябры опрокинуты. В картинах дырки от пуль. На полу осколки разбитой вазы.

Антуан исчез.

Не тратя времени на освобождение Жан-Луи и Эрве, Николь побежала к выходу. Она обнаружила прелата в галерее: он с