потом на письма… Он стиснул руки и с восторженным видом возвел глаза к небу, свидетельствуя о совершенствах своей возлюбленной… Каюсь, я совсем не ожидал от вспыльчивого юноши такого самообладания и здравомыслия!

Семпрониус проявляет свой единственный талант: кипятится и бушует, расхаживает взад-вперед по комнате, бранится и сыплет проклятьями, призывает в свидетели небо и ад. А добрая сестрица между тем, завершив свои благие труды, сидит у окна и смотрит на улицу с таким равнодушным выражением, будто не имеет к происходящему ни малейшего касательства.

Оно и к лучшему: теперь, когда ее ядовитый язык умолк, буря начинает понемногу стихать. Вот Семпрониус останавливается, прислоняется к стене и неподвижно стоит так, приложив палец к щеке, погруженный в глубокие раздумья. Приняв наконец решение, он подходит к сыну и… благодарение Небесам! Отцовская любовь по-прежнему живет в его сердце, ибо он по собственной воле протягивает Эдварду руку. Юноша порывисто подается вперед, чтобы ее пожать… Но стойте! Семпрониус отдергивает руку и строго покачивает вверх-вниз указательным пальцем, несомненно излагая условия, на которых готов вернуть сыну свою благосклонность.

Эдвард отпрядывает назад и стоит неподвижно, с горящими глазами. Похоже, он борется со своими чувствами: не будь Семпрониус ему отцом, думаю, он с презрением отвернулся бы от него. Коротко говоря, для меня он выглядит так, будто выдвинутые условия мира предполагают полное и навечное отречение от возлюбленной девицы! Да, конечно, я прав: Эдвард наконец обретает дар речи, кладет одну руку на сердце, другую с самым решительным видом воздевает к небу – и, похоже, с каждым следующим произнесенным словом он все больше смелеет и воодушевляется. Но долго говорить ему не позволяют. Вновь разражается буря. Семпрониус прерывает сына новым громовым раскатом, и теперь, когда огонь ссоры опять разгорелся, гремучая змея в юбках то и дело оглядывается через плечо на мужчин и вставляет пару-другую слов, заботливо подпитывая пламя.

Ну слава богу! Неприятная сцена наконец завершилась. Гнев Семпрониуса внезапно сменяется ледяным спокойствием. Он разводит руками, пожимает плечами и с легким кивком произносит единственную последнюю фразу, после чего покидает комнату. Эдвард бледнеет и стоит как громом пораженный, словно не поверив своим ушам. Есть ли у вас догадки, дядюшка, что именно сказал Семпрониус напоследок? Что могло так потрясти юношу? Я лично в полном недоумении.

Тетка, однако, пока еще не считает нужным удалиться. Нет, она готовится прочитать племяннику длинную нотацию: она разворачивает стул, откашливается в платочек, разглаживает юбки и берет понюшку табаку. Затем приступает к делу.

Она зря старается: Эдвард не слышит ни слова, всецело поглощенный мрачными раздумьями. Старая дева могла бы беспрерывно говорить хоть до самого Судного дня, если бы ей не вздумалось подобрать с пола одно из писем, случайно оказавшееся прямо у нее под ногами, и начать зачитывать его в доказательство своих рассуждений, с насмешливым видом и театральной жестикуляцией. Хорошо знакомые слова заставляют Эдварда встрепенуться – он пробуждается от своей летаргии. Это бесцеремонное вторжение в тайны его сердца, это язвительное пренебрежение к его возлюбленной и к нему самому мигом возвращают юноше присутствие духа. Он прыгает вперед, вырывает письмо у тетки, а потом обхватывает ее обеими руками, поднимает со стула и быстро, но осторожно выносит на лестничную площадку. Семпрония выказывает все признаки недовольства: судя по разверстому рту, она громко протестует против своего недобровольного перемещения. Но вот она уже по другую сторону порога. Эдвард закрывает и запирает на щеколду дверь – и глаза мои больше не зрят сей образец женского совершенства!

Однако печалиться об этой утрате мне приходится недолго: почтенная дама врывается в кабинет к брату и с еще большим рвением возобновляет свои нападки на него. В ее отсутствие Семпрониус написал две записки, и в одну из них (очень короткую) он сейчас вкладывает пачку банкнот. Потом звонит в колокольчик и отсылает седовласого слугу с другой запиской. Тетка продолжает говорить без умолку, но ответа не получает. Безмолвный и мрачный, Семпрониус расхаживает по кабинету, не обращая на нее внимания. Похоже, он с нетерпением ждет возвращения посыльного.

Слуга возвращается, берет у хозяина записку с денежным вложением и снова удаляется… а минуту спустя Эдвард отодвигает дверную щеколду, и к нему входит тот самый слуга. Очевидно, славный старик догадывается о содержании записки: вручая ее, он отворачивает лицо и быстро проводит тылом ладони по глазам, словно вытирая слезы.

Несчастный влюбленный принимает записку, не дрогнув бровью, но самообладание изменяет ему, едва он прочитывает скупые строки. Записка выпадает из дрожащих пальцев, руки плетьми повисают вдоль тела… он упирается лбом в оконную раму и стоит так, полностью поглощенный своими горькими чувствами.

Старый слуга открывает чулан, достает оттуда дорожный сундук средних размеров и, не спросясь хозяина, принимается упаковывать в него содержимое платяного шкафа и комода. Увы, увы, бедный Эдвард! Теперь я знаю решение твоего непреклонного отца! За то, что ты обладаешь чувствительным сердцем, ценишь красоту и почитаешь женские добродетели, ты наказан не чем иным, как изгнанием из отчего дома.

Сундук упакован и обвязан ремнями. Теперь с печальнейшим лицом слуга протягивает Эдварду сундучный ключ. Эдвард не видит старика, не слышит, не обращает на него внимания… покуда не ощущает горячие слезы на своей правой руке. Вздрогнув, он выходит из оцепенения, опускает взгляд… почтенный слуга стоит на коленях, прижимая к губам руку своего молодого господина… Эдвард заставляет его встать, сердечно и ласково пожимает ему руку… поднимает с пола пачку банкнот, выбирает одну покрупнее и вручает преданному слуге. Но старик смотрит на нее с горестной усмешкой, качает головой… кладет банкноту на секретер и, закрыв лицо ладонями, покидает комнату.

Теперь Эдвард внимательно перебирает свои бумаги. Некоторые из них складывает вместе, снова перевязывает вышеупомянутой голубой лентой и прячет на груди. Банкноты помещаются в красный сафьяновый футляр и доверяются жилетному карману. Спаниель резвится вокруг стола, заливаясь радостным лаем, – вероятно, он понимает, что хозяин готовится к отъезду, и сам очень не прочь составить ему компанию. Но веселость пса составляет разительный контраст с печалью его хозяина.

О! По улице с грохотом катит наемный экипаж! Останавливается у дома Семпрониуса… дверь уже открыта… форейтор[52] спешивается. Теперь он и старый слуга заходят в комнату Эдварда и выносят оттуда сундук, подхватив с двух сторон за ручки. Так что же, мой бедный друг Эдвард! Ужели я расстаюсь с тобой навеки? Ужели твой суровый отец не позволит тебе даже дышать одним с ним воздухом? Клянусь, мое сердце обливается кровью за тебя!

И вот сундук привязан