Конечно, ситуация, когда девица притащила с собой на роды аж шесть человек, – уже, наверное, перебор, но бесконечно добрая и интуитивно чувствующая разумные границы доктор Бранкович многое разрешала и доверяла. Впрочем, доверие виделось вполне оправданным – не было случаев, чтобы из-за отсутствия привычно жёсткого контроля, как в других роддомах, произошло какое-либо ЧП. Как и везде в акушерстве, порой появлялись на свет совсем слабые дети, бывали сложные и даже грустные моменты. Но не оттого, что ослаблен режим, а потому, что медицина – такая сфера, в которой действительно далеко не всё и не всегда протекает чинно и благополучно.

Я работала в 22-м с огромным удовольствием. Там состоялась наиболее значительная часть моей акушерской практики: целых четыре года, в течение которых набирался бесценный и по большей части позитивный опыт, прошли в благословенных, не побоюсь громких сентиментальных слов, стенах роддома под управлением доктора Бранкович.

Причём его становление удачно пришлось на то время, когда меня со скандалом выгнали из 47-го роддома – на новом месте я расслабилась, успокоилась и, полагаю, ощутимо выросла как профессионал. Мы близко сошлись с доктором Бранкович – хотя она, конечно, общалась и рожала со многими. Мы будто прочувствовали друг друга, поняли и очень друг другу доверяли.

В 22-м многое в родах мы могли делать и решать сами, как и работают акушерки в европейских родильных центрах: если всё протекает нормально и физиологично, участие доктора не требуется. Небольшие коррекции процесса выглядели примерно так: звонишь доктору, описываешь акушерскую ситуацию и сообщаешь, например, о необходимости убрать пузырь. И тот отвечает: «Хорошо, убирайте». Мы доверяли врачам, а они доверяли нам. Зачастую просто сообщали по факту: «Мы родили, приходите». Доктор говорил тёплые слова, поздравлял, и все радовались, когда роды прошли настолько здорово, что помощь медицины не понадобилась.

Широко улыбаясь, меня останавливает на улице незнакомая девушка:

– Инна, как я рада вас видеть! Помните меня? Рожали в двадцать втором три года назад.

Я, конечно, не помню. Моя память похожа на безнадёжно переполненный жёсткий диск, где осталось совсем немного места для новых впечатлений. Но на всякий случай – вдруг мозг ассоциативно что-то подкинет – спрашиваю:

– А кто у нас там доктором был, не напомните?

Девушка явно удивлена:

– Вы, кто же ещё. Мы все роды провели вдвоём…

Вот так можно было в 22-м рожать, буквально воплощая задумку проекта «Домашние роды в роддоме». То есть индивидуальных акушерок не держали за какой-то безумный люмпенский сброд, который нужно всё время проверять.

Работа шла на таком человеческом и профессиональном доверии, что тогда всем нам казалось: это начало какого-то абсолютно нового этапа, наконец-то официальная медицина поняла, как можно работать, и стало очевидным – необязательно превращать роддом в тюрьму, чтобы там хорошо рожали! А родильный центр – действительно почти как дом, куда женщина входит, никого не боясь и не чувствуя себя виноватой. Мы думали: раз такое пришло в один роддом, значит потом придёт и в другие, а дальше будет только распространяться и шириться – и возврата к прежним режимным объектам уже никогда не случится.

Но, как обычно, всё оказалось недолгой оттепелью. Наступали новые времена с новыми веяниями.

Многих популярность 22-го роддома стала раздражать, а кто-то откровенно завидовал. Доктор Бранкович превратилась в настоящую звезду, её приглашали на конференции, она постоянно делала доклады на медицинских симпозиумах. В 22-м активно развивалась практика родов с рубцами на матке (в том числе после двух и более кесаревых) и родов в тазовом предлежании по методу Мэри Кронк – с прекрасными результатами. И ощущалась поддержка всех служб – и анестезиологии, и патологии, и реанимации, – все работали сообща.

А вдохновляла и направляла процесс доктор Бранкович, приглашая в смежные подразделения талантливых докторов, желавших расти и профессионально развиваться. И ни неонатологи, ни реаниматологи не выглядели врагами, как это до сих пор происходит во многих местах. Ведь контракт с доктором заключается только на роды, а остальные службы всего лишь на суточном дежурстве. Их мировоззрение может выглядеть совершенно иначе, а денег им с того контракта перепадёт три копейки, если перепадёт вообще.

Поэтому во многих роддомах неонатолог во время золотого часа зачастую стоит с раздражённой физиономией, искренне не понимая – к чему эти нелепые развлечения? Вынуждающие его либо торчать битый час в палате в нарочито выжидательной позе, либо уходить к себе и возвращаться ещё раз, например, глубокой ночью, – вместо того, чтобы одним махом покончить с осмотром и спокойно удалиться. Или вызванная на всякий случай реанимация, увидев, что в её помощи нет никакой необходимости, может всё равно взять и прочистить ребёнку дыхательные пути («Ну раз уж пришли!»), отняв его от мамы и тем самым безнадёжно испортив идею золотого часа, не предусматривающую никаких пауз.

Всё это решительно и бесповоротно искоренили в 22-м, жившем и работавшем как большая дружная семья.

Я благодарна этому периоду жизни и за то, что доктор Бранкович в паре со мной пробовала брать самые сложные, любопытные случаи, давая мне бесценную возможность учиться. В 22-м прошло большинство моих самых интересных родов, и прежде всего потому, что можно было заниматься именно родами – не оглядываясь и не опасаясь, что крикнут, одёрнут. Наоборот, ощущалось, что в любой момент, если потребуется, придут на помощь.

К тому же – что для роддомов, да и больниц вообще, большая редкость – доктор Бранкович работала играющим тренером, находясь в активной практической деятельности акушера-гинеколога: принимала роды, оперировала, вела множество контрактов.

Знаю: есть главврачи (и немало), которые сознательно мало занимаются практикой. Цитирую одного такого: «Нельзя, находясь на высокой должности, много работать. Чем больше ты работаешь, тем больше вероятность допустить ошибку. И если ты, начальник, промахнулся, как потом сможешь ругать своего облажавшегося подчинённого? Тебе в любой момент скажут: а сам-то чего? И прощай авторитет!» То есть, предположим, самолично «организовав» в родах реанимационного ребёнка, главврач оказывается под ударом и как будто теряет священное право кричать и наказывать…

А вот Бранкович не из тех: она пахала по полной программе, порой по трое-четверо суток не появляясь дома. Как правило, косметолог и парикмахер приезжали прямо к ней в кабинет – времени на посещение салонов красоты просто не было. Все главврачи, которых мне довелось видеть, имели секретаря, через которого порой невозможно прорваться – хоть в лепёшку разбейся, доказывая, что вопрос важный и срочный. А у доктора Бранкович секретаря даже не предполагалось, любой мог постучаться и войти.

И ошибок она не