совсем неприятен и неинтересен, в один прекрасный день подумала: наверное, после стольких лет отсутствия на этом поле смогу смотреть на сцену как самый обычный, простодушный и неискушённый зритель.

Шла на спектакль с предвкушением праздника. Несколько лет до этого не надевала ничего, кроме медицинской формы и самой простой повседневной одежды, а тут появился повод принарядиться. Началось представление (что-то типа мюзикла), на сцену выбежали весело поющие стройные девушки и подтянутые молодые мужчины. Я опять почувствовала знакомую энергию «хочу вам нравиться», «смотрите, какой я клёвый, как я здорово пою и замечательно пляшу», ощутила всю эту не существующую в реальности, напоказ изображаемую жизнь. И меня моментально отбросило лет на двадцать назад.

Вспомнила, как после окончания ГИТИСа, уже работая в театре, внутренне споткнулась от такой картины. Идёт репетиция. Ещё не «на ногах», а разбор текста: все сидят и бесконечно рассуждают – кто что имел в виду, произнося вот такую фразу, или что скрывается вот за этим образом, или как вот это можно переложить на современный язык и т. д. и т. п.

И вот после пяти часов подобных разговоров один актёр, могучий, в самом расцвете сил мужик лет тридцати пяти, двух метров ростом и ста двадцати килограммов весом – можно вместо тягловой лошади поле вспахать, – жалобным голосом обессиленно пролепетал:

– Устал… Сегодня ничего уже не смогу, только пивко и телик вечером.

Ни секунды не претендую на объективность своего мнения насчёт театра. Но поверить в целесообразность и нужность усердно создаваемой десятками, сотнями тысяч людей на планете несуществующей реальности я не способна. Полагаю долю чего-то действительно заслуживающего внимания настолько незначительной, что становится бесконечно жаль сил участвующих. Думаю, что их можно потратить на что-то гораздо более важное и полезное, нежели очередное проходное зрелище.

Конечно, я несколько раз попадала на спектакли, которые меня настолько впечатляли, что я, полностью поглощённая происходящим, помимо воли вживалась в действо. Но гораздо чаще случалось так: приходила с самыми приятными ожиданиями, а уже минут через десять-пятнадцать, с отчётливым ощущением, что не в силах дожидаться антракта, позорно сбегала, написав пригласившим меня: «Спасибо, всё чудесно, но пришлось уехать на роды». Ну вот никак не могу получать удовольствие от того, что столько людей зачем-то проживают придуманную жизнь в то время, когда их собственная могла бы проживаться на полную катушку.

Как-то раз старшая дочь в полном восторге вернулась со студенческого спектакля в ГИТИСе, который, по общему мнению, произвёл эффект бомбы. Его и педагог известный поставил, и исходник весьма любопытный – не пьеса, а прозаический шедевр Маркеса «Сто лет одиночества»:

– Мама, ты должна это увидеть!

И я загорелась, поверила. Что греха таить – хотелось коснуться стен, которых не видела много лет, вдохнуть особый театральный воздух. Да и интересно стало, как можно поставить подобный материал. Ещё со времён учебы помнила, какой пылающей энергией энтузиазма отличаются студенческие спектакли! Особенно на фоне уставших от жизни, профессионального алкоголизма и отсутствия достойного репертуара актёров в постановках многолетних, практически не обновляемых составов академических театров.

Предложила доктору Бранкович, с которой тогда особенно плотно работали и дружили, сходить на прогремевший спектакль, и она с радостью согласилась. Мы с ней почти круглосуточно жили делами роддома и беременных, и так хотелось – хоть на минуточку – переключиться… Опять же – шанс выгулять выходные наряды, бесполезно валяющиеся в шкафах.

Места на спектакль раздавались заранее, исключительно по своим. Попасть на него было очень сложно, да и зал в ГИТИСе совсем небольшой. А премьеру тогда действительно обсуждала вся театральная Москва. Но остались же у меня знакомые педагоги! Добыла две «проходки», причём на отличные места – боковые, но прямо перед сценой, в первом ряду. До актёров в некоторых мизансценах в буквальном смысле рукой подать.

Начинается спектакль. Всё очень красиво, стильно, звучат прекрасные тексты Маркеса. С полной отдачей и настоящим вдохновением играют молодые актёры – что называется, горят. Изображают кипящие страсти – любовь, тоску, горе, ненависть…

Мы с доктором изо всех сил пытались включиться в происходящее на сцене. Конечно, за неё поручиться не могу, но я действительно старалась.

Вот только реальность нас не отпускала. Лезла изо всех пор, назойливо стучалась в искренне желающие забыться и хоть как-то отвлечься мозги. На сцене что-то изображали, а перед глазами стояли живые, настоящие девчонки – с их всамделишными проблемами, непридуманными ситуациями, истинными бедами и радостями. Бранкович наклонилась ко мне:

– Как думаешь, госпитализировать рубец завтра? Что-то опасаюсь за неё, совсем же тонкий.

– Можно, конечно, но ведь настрой упадёт! Девочка так хотела вступить в роды из дома…

– Да, верно… Ладно, завтра решим. Кстати, сегодня из реанимации звонили. Помнишь того, тяжёлого, на прошлой неделе? Сняли с ИВЛ.

Шептались насколько могли тихо. Но к нам – позор-то какой! – подошёл не кто-нибудь, а сам режиссёр, попросив не мешать актёрам и зрителям. Мы испуганно замолчали.

Но прошло ещё полчаса, и из нас снова попёрло. Спрятались пониже, почти уткнувшись в колени, и продолжили самым деликатным, тишайшим шёпотом обсуждать рабочие вопросы – ей-богу, старались вести себя как мышки! Не помогло. Режиссёр опять подошёл и крайне вежливо – за что отдельное спасибо и ещё миллион запоздалых, через года, извинений – предположил:

– Может, не стóит через силу смотреть то, что неинтересно?

Причём без какого-либо осуждения или претензии, ни во взгляде, ни в интонации. Достойный, действительно умный и интеллигентный человек – явно в отличие от нас.

Мы с неподдельным облегчением выползли из зала и пошли в ресторан, где с удовольствием погрузились наконец в свои профессиональные разговоры. Вот и переключились…

Простите все, кто зовёт на свои спектакли! В девяти случаев из десяти я с них сбегаю. Поймите, пожалуйста, если можете. Я нахожусь в таком эпицентре настоящей, живой, невыдуманной жизни, что игры в неё трогают очень редко.

И мне даже почти не стыдно. Только если самую малость.

Глава 86

Чудеса в златоглавой (окончание)

Конечно, новый с точки зрения акушерства 22-й роддом быстро прославился. Там стали рожать известные персоны: всякие звёзды, актёры, режиссёры и прочие состоятельные клиенты, которые могли позволить себе гораздо бóльшую с точки зрения личного комфорта роскошь. Но роддом славился именно акушерским подходом.

И даже несмотря на то что в плане быта всё выглядело более чем скромно (в родильном блоке так вообще один туалет на этаж, всего с двумя кабинками), понимавших главное это нисколько не смущало. Потому что в 22-м появилось то самое, единственно правильное единение темноты-тепла-тишины и