экраном, и я увидела, что он снял меня с эффектом замедленной съемки. Получилось очень хорошо. Камера запечатлела меня со спины. Глядя, как камень плавно разбивает воду и погружается в сумрак реки, я испытала облегчение. Замедленность добавляла броску больше смысла. Я снова и снова пересматривала запись – пока Шарль наконец не сказал:

– Тому, кто швырнул в море утес Персе[2], было, видать, очень тяжко на сердце.

Я призадумалась. Мне не хотелось представлять, какое сильное горе должно было выпасть этому сердцу. Я предложила свою теорию:

– Может, просто каждый кидал свой камешек, вот как я сейчас, накидали целую кучу – и они постепенно слиплись воедино? Много-много разных печалей стали одним целым…

Шарль взял меня за руку.

– А дыра?

Хороший вопрос. Дыра. Она-то откуда? Задумавшись, я стала чертить круги на песке пальцем.

– Может, это те, чье горе прошло? Их камни растворились, и осталась дыра.

Шарля мой ответ, кажется, не удовлетворил.

Я внимательно посмотрела на него и сказала:

– Покой дорогого стоит. Не все готовы за него заплатить.

Зеленая коробочка

Я не знаю, почему решила сходить в то утро к Смарту. Шарль уехал в Дэмон, чтобы вместе с братьями заключить новый контракт, и Клэр не упустила случая поехать за компанию вместе с ними. Она скучала по своим друзьям. Меня она тоже звала, но мне не хотелось трястись три часа в тесноте.

Мы пообедали вместе, а когда они уехали, я пошла на пляж выгулять Ван Гога. Обычно, глядя, как он весело скачет и кружится, обрадовавшись песку, я громко смеюсь, но в этот раз я была целиком погружена в свои мысли и не могла даже улыбнуться.

В течение часа мы смотрели, как вода гладит гальку, а потом пошли по берегу назад. Однако сразу возвращаться я не захотела, и мы двинулись дальше вдоль бульвара. Повсюду были лужи, и водители притормаживали, чтобы ненароком нас не забрызгать, – к сожалению, напрасно, поскольку мы и так уже были насквозь промокшие. Я понимала, что ноги неизвестно почему несут меня прямо к Дому «Птицы».

Мы зашли в вестибюль. Я еще не сняла капюшон – с волос все равно ручьями струилась вода, – а Ван Гог уже сидел и наблюдал, как под ним расползается лужа. День для прогулки действительно выдался неважный. Дождь зарядил еще сильнее, и вдалеке слышались раскаты грома.

К нам подбежала Югетт с двумя полотенцами и принялась быстро вытирать пса, который был очень рад такому вниманию к своей персоне. Не успела я снять плащ, как зазвонил телефон. Югетт так увлеклась, осыпая комплиментами Ван Гога – который, казалось, все понимал и даже встал на задние лапы, – что не услышала звонка. Я наспех вытерла ноги о коврик, сделала несколько шагов к стойке и дотянулась до трубки.

– Дом «Птицы», слушаю!

– Здравствуйте.

Голос доносился как будто издалека, и мне было плохо слышно. Я заткнула свободное ухо.

– Алло? Чем я могу вам помочь?

– У вас есть пациент по имени Смарт?

Я застыла. Надо было ответить «да». Врать было нельзя. Но в то же время я должна была уважать решение Смарта. Я сделала вид, что не расслышала, и затараторила, нарочно повысив голос:

– Извините, у нас, кажется, проблемы со связью. Пожалуйста, перезвоните попозже!

И повесила трубку. Я продолжала стоять неподвижно, ожидая, что сейчас подскочит Югетт и спросит, что это я только что сделала. Потихоньку повернувшись, я обнаружила, что она по-прежнему сидит на корточках рядом с Ван Гогом и усердно его растирает. Я оглянулась, проверяя, не мог ли кто еще слышать мой разговор. Лучше бы я оставила телефон звонить, не пришлось бы чувствовать себя виноватой. Я дождалась, когда Югетт промакнёт Ван Гогу лапы, и вместе с ним отправилась к Смарту. Не успели мы сделать и пары шагов по коридору, как со всех сторон на нас посыпались ахи и охи.

Сотрудницы наперебой бросились гладить Ван Гога, а тот опрокинулся на спину и подставил животик. Я вручила поводок Сюзи, сказав, что, пока я хожу к больному, собака считается ее.

В коридоре «Ласточек» стоял сумрак. Кто-то заставил подоконники декоративными бумажными фонарями всех цветов радуги. Я пошла вдоль окон, чтобы лучше видеть игру разноцветных пятен на противоположной стене.

Под окном в потолке я остановилась и стала смотреть, как льет сверху дождь. Из комнаты Виктории Виже, чуть дальше по коридору, доносились голоса. С тех пор, как Виктория там обосновалась, мы прозвали комнату «солнечной», потому что она была самой светлой и туда постоянно приходили гости. Я подошла к двери и увидела, что у кровати стоит мужчина. Викторию из-за его спины мне видно не было. Посетитель был не то раздосадован, не то угнетен. Он провел рукой по лицу и выговорил:

– Ну не хочет он! Я же не могу его заставить…

От вопля Виктории я вздрогнула и выронила ключи. Посетитель повернулся лицом ко мне, и я больше не могла делать вид, будто меня тут нет. Я зашла в комнату и увидела ее: Виктория лежала в кровати, сжавшись в комок и закрыв глаза. Ее стоны затихали и тотчас начинались с прежней силой. Я никогда не слышала такого пронзительного – почти нечеловеческого – крика. То был вой раненой волчицы. Я бы заткнула уши, но инстинктивно чувствовала, что это не поможет.

Когда подошли врач с медсестрой, я жестом отозвала посетителя в коридор.

– Что случилось?

Я постаралась говорить как можно мягче, чтобы в вопросе не слышалось упрека.

– Эдмон не хочет ее навещать. Ему слишком трудно.

Вот и ответ на загадку, почему его имени не было в календаре посещений. Меня утешило известие, что он еще жив.

– С тех пор как сестра оказалась здесь, он все никак не может принять реальность. Мы уже всей семьей твердим ему, что больше нельзя тянуть с визитом.

Виктория снова закричала. Ее брат попросил подождать минутку. Он отошел к посту дежурной, а вернувшись, сунул мне листок бумаги.

– Пожалуйста, сделайте что-нибудь.

И тут же бросился прочь по коридору. На листке торопливой рукой был написан телефон Эдмона. Я уже знала, что передам его Себастьену, нашему социальному работнику, – но на мгновение представила, что было бы, если бы звонить пришлось мне. Как говорить с тем, кто не желает проснуться? Кто, очутившись во тьме, предпочитает шагать сквозь нее с закрытыми глазами, как лунатик?

Положив бумажку с телефоном в карман, я сделала шаг к двери Смарта, проверяя, не проснулся ли он. Оказалось, он мало того что проснулся, так еще и ругается на чем свет стоит. Непрерывным потоком брани. Я решила, что с ним что-то неладно, и вошла без стука.

– Смарт?

Он встрепенулся.

– Да?

– Все хорошо?

– А-а, да! Просто люблю говорить нецензурные слова одно за другим, а потом повторять весь список задом наперед. У меня одна актриса так дикцию тренировала. Такая мантра своеобразная.

Я не смогла удержаться от смеха, и он тоже. Я спросила, можно ли мне занять свое привычное место, и он утвердительно кивнул. Едва я присела на подоконник, Виктория закричала снова.

– Что с ней?

– Тоскует…

– К ней же все время кто-то ходит?

– Да. Но только не тот, кто нужен ей больше всех.

Он кинул взгляд на тумбочку.

– Можешь открыть ящик и взять то, что там внутри?

Я вспомнила, как на прошлой неделе он утверждал, что хранит оружие. Конечно, этого не могло быть, и все же я почуяла, что сердце уже шнурует кроссовки, готовясь рвануть во весь опор.

– Мне нужно сначала вам кое о чем рассказать.

Он закатил глаза.

– Брось ты это «вы». Прошу.

Тыкать пациентам я не привыкла, и переучиваться было нелегко. Я прочистила горло и начала сначала.

– Мне нужно кое о чем тебе рассказать. Только что нам звонила какая-то женщина и спрашивала, нет ли у нас пациента по имени Смарт. За три года я ни разу не отвечала на служебный телефон, но тут администратор оказалась занята, так что пришлось. Я притворилась, что не могу ничего разобрать