Я нервно рассмеялась.

— Прекрасный способ избавиться от моего присутствия, но неслишком-то оригинальный.

Нина Аркадьевна посмотрела на меня, как на дурочку.

— Вот она, благодарность, — с укором произнеcлa мояродственница. — Стоит только проявить заботу о ближнем, как тебя сразу обвинятв корысти. Да живи здесь, сколько хочешь, все равно мы весь день на работе. Мнеты не мешаешь, но тебе же надо давать на лето дом в Сестрорецке, а значит,придется выходить на улицу. Где гарантия, что этот подонок не выследит тебя?

— А где гарантия, что он не выследит меня у Алисы?

— Если Алиса к этому причастна, вряд ли ей выгодно бытьсвидетелем твоей смерти, следовательно, на текущий момент самое безопасноеобщество — это ее семья. Уж там-то тебя точно убивать не станут.

Нет, моя Нина Аркадьевна просто садистка какая-то. Видит же,как я коченею от каждого ее слова, а продолжает.

— В любом случае, раз ей хочется выглядеть сочувствующей, топусть берет своего Германа и везет тебя в Сестрорецк, — заключила она.

— А мой родной дядюшка, значит, не хочет выглядеть таковым?— спросила я, намекая на его автомобиль.

— Твой дядюшка болен, стар и работает с утра до вечера. Вконце концов, у него кафедра, — урезонила меня последним доводом Нина Аркадьевна.

Я не стала травмировать несчастную различными сомнениями иподозрениями насчет аспиранток и студенток, а благородно промолчала. К тому же,окончательно уразумев, что здесь мне точно не светит, я обратилась помыслами кАлисе.

— Но если Алиса жаждет моей смерти, зачем она понеслась комне? Какая ей выгода? — спросила я, зная, что по части выгоды тетушке нетравных. — Так можно и на преступника нарваться, причем в тот самый момент,когда он благополучно справляется с задачей, сложив обе руки на моей шее.

— Ну, во-первых, она точно знала, что преступник потерпелнеудачу, и хотела удостовериться, что ты напуганная, не сбежишь в Москву, аостанешься в пределах досягаемого. А во-вторых, что ей оставалось делать послемоего звонка? Было бы подозрительно, если бы она отказалась помочь лучшейподруге.

— Ага, а желать смерти лучшей подруге можно? Но чем я ей таксильно помешала? Мы и видимся-то редко. Если уж кому меня убивать, так этоскорей Нелли. Вот кто имеет к тому все основания.

— Нелли слишком прямолинейна для убийства, — со знанием делазаявила Нина Аркадьевна, — а вот Алиса… В тихом омуте черти водятся.

Открытые разговоры о моем убийстве, да еще так охотноподдерживаемые, потихоньку начали меня злить.

— Так что же мне теперь делать? — прямо спросила я своювредную тетушку. — Мне и так уже всюду опасности мерещатся. В ванне, лежа, чутьне умерла из-за мухи. Она села на лампочку и отбросила тень, а у меня сердце впятки. Кстати, что за грязь ты развела в ванной комнате? Везде вонь и паутина.

Нина Аркадьевна только махнула рукой. Ясно, в ее жизни естьдела и поважней.

— Ладно, раз ты есть не хочешь, бегу на репетицию. У насоратория, через три дня концерт.

Подумать только, солидная и достойная, порядочная ихозяйственная женщина шестидесяти лет с легким сердцем отправляется куда-тотворить прекрасное, когда ее собственная квартира ничем не уступает городскойсвалке. Надо заглянуть в толковый словарь. Вероятно, я не правильно понимаюслова «достойная» и «порядочная», а о том, что такое «солидная» и«хозяйственная», я и вовсе не имею представления.

Проводив Нину Аркадьевну, я первым делом залезла вхолодильник и взяла из хорошо известного мне тайника, замаскированного подовощной отсек, все, что захотела: кружок свежайшей копченой колбасы,креветочное масло, селедку в винном соусе и кусочек недоеденного балыка изосетрины.

Ничем не рискуя, голову готова дать на отсечение, что мойдядюшка, наевшись яичницы, довольный ушел на работу, даже не подозревая, что вего доме хранятся (и даже едятся) такие сокровища.

Ай да тетя Нина! Конечно, ей, хозяйственной и порядочной, нестрашно замуж выходить и быть с этим мужем счастливой, когда нет пределов еенаходчивости, наглости и лицемерию.

Подкрепившись, я воспряла духом и, вернув отчасти прежнююуверенность в себе, даже принялась себя ругать:

«Что это ты, деточка, так сопли распустила? Шарахаешься отлюбой пролетающей мухи. Собери-ка лучше в кучу мозги и подумай, кому ты моглаперейти дорожку?»

Но сколько я голову ни ломала, по всему выходило, что беданагрянула в самый спокойный и благочинный период, когда ни в какие аферы исомнительные предприятия я не пускалась, кипучую деятельность свернула до нуляи вообще вела достойную размеренную светскую жизнь, с легким налетомэпикурейства и сибаритства. Убивать меня было совершенно не за что, ну разве заленость и склонность сорить деньгами да еще за глупость с Артуром. Всеостальное казалось вполне безобидным, а кое-что даже достойным похвалы.

Тем не менее моя жизнь в опасности. В этом, похоже, нетсомнений даже у моей здравомыслящей тетушки.

Кто знает, к чему привели бы меня такие размышления,замешанные на трезвой оценке обстоятельств и легкой обиде на жизнь, нопозвонила Нелли.

— Ты еще жива? — бодро поинтересовалась она, после чего мнетут же захотелось ее как следует треснуть. — Я только что звонила Алисе,думала, ты у нее. Какая кошка между вами пробежала?

Вот те на. С чего она взяла?

— Никто между нами не пробегал, — промямлила я, стараясь забытьтетушкины наветы.

— А что же тогда? Раньше ты неслась к Алиске прямо свокзала, а теперь, выясняется, почти месяц проторчав в Питере, ты ни разу ейдаже не позвонила. С ума сойти, она же до сегодняшнего утра пребывала взаблуждении, что ты уже в Москве.

— Сама понимать должна, Артур и все прочее, — вялооправдывалась я.

— Прочего не было, а влюбчивость твоя до добра не доведет, —принялась поедать меня Нелли. — Уверена, воры лезли по наводке Артура. Тебе некажется подозрительным его уход? Как-то вдруг, ни с того ни с сего.

— Кажется, если считать ни тем ни сем надетую на головукастрюлю, полную прокисших объедков. — Тем более это он.

— Очень логичное заключение, — заметила я, — абсолютно втвоем духе. Впрочем, воры это или нет, легко проверить.

— Как же? — Оставить дом без присмотра дня на два и затемпосмотреть, стоит ли на кухне кофеварка, а в библиотеке — компьютер.

Нелли пришла в ужас.

— Как, — завопила она, — ты оставила на даче такое ценноедобро?