Придя в конце концов после довольно продолжительныхразмышлений к этому несколько вонючему выводу, Андрей Арсениевич Лучниковобнаружил себя несущимся в своей рявкающей машине по серпантину, которыйпереходил сразу в главную улицу Коктебеля, заставленную многоэтажными отелями.Обнаружив себя здесь, он как бы вспомнил свои предшествующие движения: вотвышел, размахивая пачкой тичей из Гостевой башни, вот энергично двигался погалерее, вот чуть притормозил, увидев на парапете неподвижный контур Кристины,вот прошел мимо, вот засвистал что-то демонстративно старомодное,«Сентиментальное путешествие», вот чуть притормозил, увидев в освещенном окнебиблиотеки молчаливо стоящую фигуру отца, вот прошел мимо во двор иперепрыгнул, словно молодой, через бортик «литера», услышал призывный возгласФредди: дескать, возьми с собой – и тут же включил зажигание.

Сейчас, обнаружив себя среди ночи подъезжающим к злачнымместам своей юности и вспомнив все свое сегодняшнее поведение, АндрейАрсениевич так изумился, что резко затормозил. Что происходит сегодня с ним? Oнобернулся. Зеленое небо в проеме улицы, серп луны над контуром Сюрю-Кая. Вбоковой улочке, уходящей к морю, медленно вращается светящийся овал найт-клаба«Калипсо». Пронзительный приступ молодости. Ветер, прилетевший из БиблейскойДолины, согнул на миг верхушки кипарисов, вспенил и посеребрил листву платана,взбудоражил и закрутил Лучникова. Что обострило сегодня все мои чувства –появившаяся опасность, угроза? Совершенно забытое появилось вновь – простор иобещания Коктебельской ночи.,

У входа в «Калипсо» стояло десятка полтора машин. Несколькостройных парней-яки пританцовывали на асфальте в меняющемся свете овала. Вход –15 тичей. За двадцать лет, что Лучников здесь не был, заведение сталофешенебельным. Когда-то здесь в гардеробной висела большая картина, которуюлучниковская компания называла «художественной». На ней была изображена нимфаКалипсо с большущими грудями и татарскими косами, которая с тоской провожалауплывающего в пенных волнах татарина Одиссея. Теперь в той же комнате по стенамвился изысканнейший трех-, а может быть, и четырехсмысленный рельеф,изображающий приключения малого как сперматозоид Одиссея в лоне гигантской,разваленной на десятки соблазнительных кусков Калипсо. Все это было подсвечено,все как бы дышало и трепетало, двигались кинетические части рельефа. Лучниковподумал, что не обошлось в этом деле без новых эмигрантов. Уж не Нусберг линамудрил?

Едва он вошел в зал и направился к стойке, как тут жеуслышал за спиной чрезвычайно громкие голоса.

– Смотрите, господа, редактор «Курьера»!

– Андрей Лучников собственной персоной!

– Что бы это значило – Лучников в «Калипсо»?

Говорили по-русски и явно для того, чтобы он обернулся. Онне обернулся. Присев к стойке, он заказал «Манхэттен» и попросил бармена сразупосле идиотской песенки «Город Запорожье» (Должно быть, не меньше десяти разуже крутили за сегодняшний вечер? Не менее ста, сэр, у меня уже мозжечокрасплавился, сэр, от этого «Запорожья»), так вот сразу после этого включите,пожалуйста, музыку моей юности «Serenade in Blue» Глена Миллера. С восторгом,сэр, ведь это и моя юность тоже. Не сомневался в этом. Мне кажется, сэр, я васуже встречал. Еще сомневаетесь? Не исключено, что вы из Евпатории, сэр.Кажется, там у вас отель. Смешно, Фаддеич… Как вы меня?… Смешно, говорю,Фаддеич, прошло двадцать лет, я стал знаменитым человеком, а ты так и осталсязанюханным буфетчиком, но вот я тебя прекрасно узнаю, а ты меня, хер моржовый,не узнаешь. Андрюша! Хуюша! Не надо сквернословить! Ну, а обняться-то можно, а?Слегка всплакнуть? Слышишь серебряные трубы – Глен Миллер бэнд!… Голубаясеренада, 1950 год, первые походы в «Калипсо»… первые поцелуи… первые девушки…драки с американскими летчиками…

Хлопая по спине и по скуле Фаддеича, слушая свинговыс обвалыМиллера, Лучников вдруг осознал, что привело его в эту странную ночь именносюда – в «Калипсо». В юности здесь всегда была пленительная атмосфераопасности. Неподалеку за мысом Хамелеон находилась американская авиабаза, илетчики никогда не упускали возможности подраться с русскими ребятами. Бытьможет, и сегодня, неожиданно помолодев от ощущения опасности, от словца«покушение», Лучников почувствовал желание бросить вызов судьбе, а где жебросить вызов судьбе, как не в «Калипсо».

Признаться в этом даже самому себе было стыдно. Все здесьпеременилось за два десятилетия. Клуб стал респектабельным, дорогим местомвполне благопристойных развлечений верхушки среднего класса, секс перестал бытьголовокружительным приключением, а летчики, постарев, демонтировали базу идавно уже отбыли в свои Милуоки.

Остался старый Фаддеич и даже вспомнил меня, это приятно.Сейчас допью «Манхаттен» и уеду домой в Симфи и завтра в газету, а через тридня в самолет – Дакар, Нью-Йорк, Париж, конференция против апартеида, сессияГенеральной Ассамблеи, встреча редакторов ведущих газет мира по проблеме «Спорти политика», и, наконец, Москва.

Вдруг он увидел в зеркале за баром своего сына, о которомон, планируя следующую неделю, гнуснейшим образом забыл. Что же удивляться – мыпотеряли друг друга, потому что поищем друг друга. Распланировал всю неделю –Дакар, Нью-Йорк, Париж, Москва – и даже не вспомнил о сыне, которого не виделбольше года.

С кем он сидит? Странная компания. В глубине зала – в нише –бледное длинное лицо Антошки, золотая головка Памелы на его плече, а вокруг застолом четверо плотных мужланов в дорогих костюмах, браслеты, золотые«роллексы». Ага, должно быть, иностранные рабочие с Арабатской стрелки.

– Там мой сын сидит, – сказал он Фаддеичу.

– Это твой сын? Такой длинный.

– А кто там с ним, Фаддеич?

– Не знаю. Первый раз вижу. Это не наша публика.

Нынешний Фаддеич за стойкой как зав. кафедрой, седовласыймэтр, а под началом у него три шустрых итальянца.

Лучников махнул рукой и крикнул сыну:

– Антоша! Памела! Идите сюда! Приготовь шампанского,Фаддеич, – попросил старого друга.

Щелчок пальцами – серебряное ведерко с бутылкой «Вдовы»мигом перед нами. Однако где же наш сын? В конце концов необходимо познакомитьего с Фаддеичем, передать эстафетную палочку поколений. Не хочет подойти –пренебрегает? Generation gap? В зеркале Лучников, однако, видел, что Антонхочет подойти, но каким-то странным образом не может. Он сидел со своей Памелойв глубине ниши, а четверо богатых дядек вроде бы зажимали его там, как будто недавали выйти. Какие-то невежливые.

– Какие-то там невежливые, – сказал ЛучниковФаддеичу и заметил, что тот весьма знакомым образом весь подобрался – как встарые времена! – и сощуренными глазами смотрит на невежливых.

– That's true, Андрей, – проговорил медленно и такзнакомо улыбаясь Фаддеич. – Они невежливые.