Эту запись он сделал случайно. Гулял вокруг Успенского f собораво Владимире и там услышал кликушу. В парке возле собора красовались аляповатыепавильоны, раскрашенные жуткими красками – место увеселения детворы, кажется,шли школьные каникулы. Изображения ракет и космонавтов. Дом напротив украшенумопомрачительно-непонятным лозунгом: «Пятилетке качества рабочую гарантию».Тащатся переполненные троллейбусы, бесконечная вереница грузовиков, в основномпочему-то пустых. Большая чугунная рука, протянутая во вдохновенном порыве. Ивдруг – кликуша, и, отвернувшись от животворной современности, видишьнеизменных русских старух у обшарпанной стены храма, сонмы ворон, кружащих надкуполами, распухшую бабу-кликушу и дурачка Сережу, Божьего человека, которыйкурит «Беломор» и трясется рядом с бабой, потому что она – его родная мать вотуж сорок годков.

– Гляньте на Сережу, сладкие мои! Я ему на кроватистелю, а сама на полу сплю, потому что он – человек Божий. А ест Сережа скошками и собаками, потому что все мы твари Божии и он дает нам понятие –природу не обижайте, сладкие мои!

Лучников с магнитофоном в кармане стоял среди старух. Тевынимали черствые булки и совали их в торбу юродивым, распухшая баба быстрокрестила всех благодетельниц и кричала все пронзительнее:

– Евреев не ругайте! Евреи – народ Божий! Это вам врагиговорят евреев ругать, а вы по невежеству их слушаете. Господа нашего не еврейпродал, а человек продал, а и все апостолы евреями были!

Подошел милиционер – чего тут про евреев? – подошлимолоденькие девчонки в пуховых шапочках – вот дает бабка! – но ни тот, нидругие мешать не стали, замолчали, смущенно топтались, слушая кликушу.

– Родные мои! Сладкие мои! Евреёв не ругайте!…

Парусная битва меркла, фрегаты тлели, угольками угасали внарастающей темноте, но все-таки тень, прошедшая по стене, была еще видна. Онапрошла, исчезла и вернулась. Остановилась в чуткой позе, тень тоненькойдевушки, потом толкнула дверь и материализовалась внутри комнаты Кристиной.

– Хай, Мальборо? Вы здесь?

Хулиганская рука ее блуждала недолго и вскоре безошибочноопустилась в нужное место, взялась за язычок молнии. В темноте он видел надсобой светящиеся глаза Кристины и ее смеющийся рот, две полоски поблескивающихзубов. Потом упали вниз ее волосы и скрыли начинающийся девичий пир.Прикосновение слизистой оболочки, и сразу он ощутил мгновенный и мощный подъем.

– …Спасибо, родные мои! Господь вас храни! А кто бабуЕвдокию видеть хотит, так автобусом до станции Колядино пусть ехает, а там доПервой Пятилетки километр пеши, а изба наша с Сергуньчиком – крайняя! Господьблагослови! Дай Бог вам, сладкие мои, здоровья и мира! Утоли, Богоматерь, нашипечали!

Чавканье размокшего снега под ногами, усиление музыки – «досамой далекой планеты не так уж, друзья, далеко…» Ослабление музыки, утробныйхохот Сережи, радость олигофрена – сигарету получил, животные звуки,собственный голос.

– Можно, я с вами поеду?

– Ты кто таков будешь? Не наш? – голос бабыЕвдокии сразу перекрыл все звуки. Вот так они в старину созывали огромныетолпы, без всяких микрофонов; особые голосовые данные русских кликуш.

– Нет, я русский, но из Крыма.

– Господь тебя благослови! Чего тебе с нами?

Невразумительное чавканье, оханье, кряхтенье – посадка вавтобус. Визгливый голос, не хуже кликушеского, правда, через микрофон:

– Граждане, оплачивайте за проезд!

Да как же они все там говорят, разве по-русски?

…Кристина хотела доминировать, но Лучников не любиламазонок, и после короткой борьбы вековая несправедливость восторжествовала –девушка была придавлена горой мышц. Предательская мысль, нередкая спутницалучниковских безобразий – «а вдруг упаду?» – появилась и сейчас, но девушкавовремя сдалась и тоненько и жалобно застонала, отдавая себя Во властьсвинскому племени мужчин, и он, ободренный капитуляцией, мощно вступил всладкие и влажные пределы.

…Передайте за проезд. Куда вы давите? Да что это за люди? Охнарод пошел – зверь! Ухм-ухм-ухм – Сережа… Булочку хотите пососать, приезжий?Следующая остановка – автовокзал! Ай-ай-ай, да куда же он катится? Гололед… Явас хочу спросить, мать Евдокия. Погоди, голубь мой, сначала я тебя спрошу: каку вас с продуктами в Крыму?

Шипение пневмосистемы – открылись двери. Ворвался гулавтостанции, крики – началась борьба на посадке.

– Вы где, простите, апельсины брали?

…Лучников забыл свои года и самозабвенно играл сослабенькой, но гибкой, постанывающей и вскрикивающей Кристиной, то мучил ее какнаглый юноша-солдат, гонял, вбивал в тахту и в стенку, то вдруг наполнялсяотеческими чувствами и нежно поглаживал мокрую кожу, то вдруг она как быувеличивалась в размерах и представала как бы матерью, а он – дитя, и он тогдаобсасывал мочки ее ушей, ключицы и в этих паузах набирал силы, чтобы сновастать наглым солдатом-захватчиком.

…тонкий мужской голосок повествовал соседу:

– Я с сестрой ехал из Рязани, а тут в вагон ребятапьяные зашли. Сестре говорят: айда, девка, с нами, и, значит, руками берут моюсестру. Отдыхайте, говорю, мальчики, нс мешайте людям отдыхать. Они мне в глаззафилигранили и ушли. Ну, сижу и думаю, что за несправедливость. Пришел в вагонмой друг Козлов, мы с ним вина выпили и пошли тех ребят искать. В соседнемвагоне нашли. Ну вот, сейчас поговорим по-хорошему! Тогда один из тех ребятлоктем окно высаживает, вынимает длинную штуку стекла – такая у негонаходчивость – и начинает нас с Козловым этой штукой сажать, а другие нам выйтине дают. Вот вам и плачевные результаты: выписался из травматологии тольковчера, а Дима еще лежит.

Голосишко все время уплывал, заглушался вдруг оглушительнымгазетным шорохом или кашлем, явственно доносился «Танец маленьких лебедей» изтранзистора.

Собственный голос:

– Вы лечите людей, мать Евдокия?

Жуткий вопль всего автобуса, визг тормозов, усиливающийсявопль, грохот, сдавленные крики, стоны, скрежет.Еб-вашу-мать-мать-вашу-еб-в-сраку-вашу-мать-в-рот-в-рот-меня-ебать-блядь-позорная-пиздорванец-покалечил-нас-всех-помогите-люди-добрые!

Катастрофа, минутное молчание.

…итак, приближается момент истины. Сдержанно рыча, Лучниковприспосабливал девушку для последнего броска на колючую проволоку райских кущ.

В следующий момент они сравнялись, потеряли и зависимость идоминанту, и все свои разницы и барьеры, сцепились, извергая из себя восторги,и полетели, приближаясь, приближаясь, приближаясь – и впрямь как будто увиделиосколок чего-то чудесного – и удаляясь, удаляясь, удаляясь, пока не отпали другот друга.