Андрею тогда на политику было наплевать, он воображал себяпоэтом, кутил, восторгался кипарисами и возникающими тогда «климатическимиширмами» Ялты, таскался по дансингам за будущей матерью Антона Марусей Джерми,и всюду, где только ни встречался с Юркой, слегка над ним посмеивался.

Игнатьев-Игнатьев тоже вращался в ту пору вокругблистательной Маруси, но никогда ей не объяснился, никогда с ней не танцевал,даже вроде бы и не подходил ближе, чем на три метра. Он носил какое-то странноеполувоенное одеяние с волчьим хвостом на плече – «Молодая Волчья Сотня». Чащевсего он лишь мрачно таращился из угла на Марусю, иногда – после пары коктейлей– цинично улыбался огромным своим мокрым ртом, а после трех коктейлей начиналгромогласно ораторствовать, как бы не обращая год тальяночку никакого внимания.Тема тогда у него была одна. Сейчас, в послесталинское время, в хрущевскойнеразберихе, пора высаживаться на континент, пора стальным клинком разрезатьвонючий маргарин Совдепии, в неделю дойти до Москвы и восстановить монархию.

Однако когда началась Венгерская революция 1956 года«Молодая Волчья Сотня» осталась ораторствовать в уютных барах Крыма, в то времякак юноши из либеральных семян, все это барахло, никчемные поэтишки и джазменыкак раз и организовали баррикадный отряд, вылетели в Вену и пробрались вБудапешт прямо под гусеницы карательных танков.

Андрей Лучников тогда еле унес ноги из горящего штабавенгерской молодежи, кинотеатра «Корвин». Советская, читай русская, нуля сиделау него в плече. Потрясенный, обожженный, униженный дикой танковойбеспощадностью своей исторической родины он был доставлен домой какой-тошведской санитаркой организацией. Из трех сотен добровольцев на Островвернулось меньше пяти десятков. Разумеется, вернулись они героями. ПортретыАндрея появились в газетах. Маруся Джерми не отходила от его ложа. К концу годараны борца за свободу затянулись, состоялась шумнейшая свадьба, которуюнекоторые эстеты считают теперь зарей новой молодежной субкультуры.

Среди многочисленных чудеснейших эпизодов этой свадьбы был ибезобразный один. Игнатьев-Игнатьев, перегнувшись через стол, стал орать в лицоЛучникову: «А все-таки здорово НАШИ выпустили кишки из жидо-мадьяр!» Хотелибыло его бить, но жених, сияющий и блистательный идол молодежи Андрэ, решилобъясниться. Извини, Юра, но мне кажется, что-то есть лишнее между нами.Оказалось нелишнее: ненависть! Игнатьев-Игнатьев в кафельной тишине сортираночного клуба «Blue Inn», икая и дрожа, разразился своим комплексомнеполноценности. «Ненавижу тебя, всегда ненавидел, белая кость, голубая кровь,облюю сейчас всю вашу свадьбу».

До Лучникова тогда дошло, что перед ним злейший его враг,опаснейший еще и потому, что, кажется, влюблен в него, потому что соперникомего считать нельзя. Потом еще были какие-то истерики, валянье в ногах,гомосексуальные признания, эротические всхлипы в адрес Маруси, коварные улыбкииздалека, доходящие через третьи руки угрозы, по всякий раз па протяжении летЛучников забывал Игнатьева-Игнатьева, как будто тот и не существует. И вотнаконец – покушение на жизнь! В чем тут отгадка – в политической ситуации или вжелезах внутренней секреции?

– Ну хорошо, я уяснил себе опасность ситуации, –сказал Лучников. – Что из этого?

– Нужно принять меры, – сказал Бутурлин.

Отец молчал. Стоял в углу, глядел на замирающее в сумеркахморе и молчал.

– Сообщи в ОСВАГ, – сказал Лучников.

Бутурлин коротко хохотнул.

– Это несерьезно, ты знаешь.

– Какие меры я могу принять – пожал плечамиЛучников. – Вооружиться? Я и так, словно Бонд, не расстаюсь с «береттой».

– Ты должен изменить направление «Курьера».

Лучников посмотрел на отца. Тот молча перешел к другомуокну, даже и не обернулся. Закатные небеса над холмами изображали битвупарусного флота. Лучников встал и, прихватив с собой бутылку и пару сигар,направился к выходу из кабинета. Бутурлин преградил ему путь.

– Андрэ, я же не говорю тебе о коренном изменении, оповороте на 180 градусов… Несколько негативных материалов о Союзе… Нарушениеправ человека… насилие над художниками… ведь это же все есть на самом деле…тебе же не придется врать… ведь ты же печатаешь такие вещи… но ты это освещаешькак-то изнутри, как-то так… будто бы один из них, некий либеральный «советчик»…Ведь ты же сам, сознайся, Андрей, всякий раз возвращаешься оттуда трясясь ототвращения… Пойми, несколько таких материалов, и твои друзья смогут тебязащитить. Твои друзья смогут тогда говорить: «Курьер» – это независимая газетаВременной Зоны Эвакуации, руки прочь от Лучникова. Сейчас, ты меня извини,Андрей… – Голос Бутурлина вдруг налился историческим чугуном. – Сейчаствои друзья не могут этого сказать.

Лучников легонько отодвинул Фредди и прошел к дверям.Выходя, успел заметить, как Бутурлин разводит руками, – дескать, ну вот, сменя, мол, и взятки гладки. Отец не переменил позы и не окликнул Андрея.

Он ушел из «частных» комнат в свою «башенку», открыл дверькомнаты, которая всегда ждала его, и некоторое время стоял там молча в темнотес бутылкой в руке и с двумя сигарами, зажатыми между пальцев. Потом медленнораспустил шторы. Полыханье парусной битвы за плоскими скалами БиблейскойДолины. Лучников лег на тахту и стал бездумно следить медленные перемещениядеформированных и частично горящих фрегатов. Потом он увидел на полке над собоймаленький магнитофон, до которого можно было дотянуться, не меняя позы, и этособлазнило его нажать кнопку.

Сразу в черноморской тишине взорвался заряд потустороннихзвуков, говор странной толпы, крики чуждых птиц, налетающий посвист морозноговетра, отдаленный рев грубых моторов, какой-то лязг, стук пневмомолотка,какая-то дурацкая музыка – все это было чуждым, постылым и далеким, и это былаземля его предков, коммунистическая Россия, и не было в мире для АндреяЛучникова ничего роднее.

Всю эту мешанину звуков электропилой прорезал кликушескийбабий голос:

– Молитесь, родные мои, молитесь, сладкие мои! Нет уВас храма, в угол встаньте и молитесь. Святого образа нет у вас, на небомолитесь! Нету лучшей иконы, чем небо!

Прошлой зимой в Лондоне Лучников ни с того ни с сего купилместо в дешевом круизе «Магнолия» и прилетел в Союз. Никому из московскихдрузей звонить не стал, путешествовал с группой западных мещан по старымгородам – Владимир, Суздаль, Ростов-Великий, Ярославль, и не пожалел:«Интурист» англичанами занимался из рук вон плохо, часами мариновал навокзалах, засовывал в общие вагоны, кормили частенько в обычных столовках –вряд ли когда-нибудь Лучников столь близко приближался к советской реальности.