Его всегда удивляло, как быстро, почти мгновенно послелюбовных актов он начинал думать о постороннем, о делах, о деньгах, о машинах…Сейчас, отпав от Кристины и тихо поглаживая ее дрожащее плечо, он мигомперенесся в грязно-снежные поля, откуда вытекали магнитофонные звуки и где вразбухшем кювете лежал на боку рейсовый автобус Владимир – Суздаль.

Сильно пострадавших не было. Кажется, кто-то руку сломал,кто-то ногу вывихнул, остальные отделались ушибами. Детишки выли, бабы стонали,мужчины матерились. Подтягиваясь, подсаживая друг друга, пассажиры выбиралисьиз автобуса через левые двери, которые оказались теперь над головами. Лучниковстарался не смотреть на ужасное бабское белье под юбками. От Евдокии неслохлевом и мочой. Вдвоем с солдатом артиллерийских войск Лучников подсаживал бабуна выход, когда она вдруг запричитала:

– Сережа-то где? Сергунчика-то, родные мои, забыли? Гдедитятко-то мое, Господи спаси! Сережечка, отзовись, мое золотцо!

Дурак был завален в заднем углу кошелками и чемоданами.Тряслась его плешивая голова. Подвывая, он жрал апельсины, кусая их прямо черезячейки авоськи. Услышав зов, он вскочил с человеческим криком:

– Маманя!

Апельсиновый сок, ошметки кожуры на небритых Сережиныхщеках.

Когда все выбрались, спрыгнули в кювет и солдат с Лучниковымсразу по пояс в грязную, обжигающую, холодную жижу.

– Великолепно, – все время говорил солдат. –Обстановка великолепная.

На обочине уже стояло несколько грузовиков. По ледяной коркеасфальта медленно юзом приближался автокран, ткнулся в кустики обочины иостановился. Остановился и встречный автобус. Толпа у места катастрофы росла.

– Я им, сукам, говорил, что нельзя в такой гололедвыходить на линию! – кричал водитель упавшего автобуса. – Не выйдешь,говорят, партбилет положишь!

С мутных предвечерних небес сошел снег с дождем. Евдокиясидела на обочине, баюкала своего огромного дитятю. Сережа всхлипывал,уткнувшись ей в распухший живот. Взвыла сирена «скорой помощи». Появились двежелто-синие милицейские машины.

– Мать Евдокия! – позвал Лучников. Баба дико нанего посмотрела, потом, видимо, узнала. – Иди своей дорогой, приезжий, –незнакомым хриплым голосом сказала она. – Никого я не врачую и никакихответов не знаю. Приезжай в Колядино летом, когда птахи поют, когда травказеленая. Иди таперича!

– Благослови, мать Евдокия, – попросил Лучников.

Баба подняла было руку, но потом снова ее упрятала.

– Иди к своим немцам, в Крымию, у вас там церквейнавалом, там и благословись.

Она отвернулась от Лучникова и выпятила нижнюю губу, какбудто давая понять, что он для нее больше не существует.

– Очень великолепно! – гаркнул рядом солдат. Онуже тащил откуда-то стальной трос. – Сейчас бы бутылку, и полностьювеликолепно!

Лучников пошел по обочине обледеневшего шоссе в сторонугорода. Он поднял воротник своего кашмирового сен-жерменского пальто, обхватилсебя руками, но мокрый злой ветер России пронизывал его до костей, и коститряслись, и, тупо глядя на тянущиеся в полях длинные однообразные строениямеханизированных коровников, он чувствовал свою полную непричастность ко всему,что его сейчас окружало, ко всему, что здесь произошло, происходит илипроизойдет в будущем. Последнее, что записал его магнитофон, был крик капитанамилиции:

– Проезжай, не задерживайся!

…Пока он все это слушал и вспоминал, Кристина выбраласьиз-под его бока. Она взяла с подоконника какой-то маленький комочек, встряхнулаего, и это оказалось ее платье. Вскоре она, причесанная и в платье, сидела устола, курила и наливала себе в стакан херес.

– Что это за дикие звуки? – спросила она,подбородком показывая на магнитофон.

– Это вас нс касается, – сказал Лучников.

Она кивнула, погасила сигарету и потянулась.

– Ну, я, пожалуй, пойду. Благодарю вас, сэр.

– Я тоже вам благодарен. Это было мило с вашей стороны.

Уже в дверях она обернулась.

– Один вопрос. Вы, наверное, думали, что к вам Памела придет?

– Честно говоря, я ничего не думал на этот счет.

– Пока, – сказала Кристина. – Памела тамвнизу с Тони. Пока, мистер Мальборо.

– Всего доброго, Кристина, – очень вежливопопрощался Лучников. Оставшись в одиночестве, налил себе стакан и закурил сигарету.

…Да, совсем не трудно переменить курс «Курьера», –подумал он. – Нет ничего легче, чем презирать эту страну, нашу страну,мою, во всяком случае. Кстати, в завтрашнем номере как раз и идет репортаж осоветских дорогах. Да-да, как это я забыл, это же внутренний диссидентскийматериал, ему цены нет. «Путешествие через страну кафе». Анонимный материал изМосквы, талантливое издевательство над кошмарными советскими придорожными кафе.Быть может, этого достаточно, чтобы на несколько дней сберечь свою шкуру?

Он повернулся на тахте и снял телефонную трубку – в принципеможно не отлучаться с этого лежбища, если и девки сами сюда приходят, и вРоссию можно вернуться нажатием кнопки, и с газетой соединиться набором восьмицифр. Ответил Брук. Бодрый, нагловатый, пьяноватый голос.

– Courier! Associate editor Brook is here.

– Сколько раз вам говорить, Саша, вы все-таки работаетев русской газете, – проворчал Лучников.

– Вот вляпался! – так же весело и еще болеепьяновато воскликнул Брук. – Это вы, чиф? Не злитесь. Вы же знаете нашикошмарные парадоксы: многим читателям трудновато изъясняться по-русски, а наяки я не секу, не врубаюсь. Вот по-английски и сходимся.

– Что там нового из Африки, Саша?

– Могу вас обрадовать. Ромка прислал из Киншасыабсолютно точные сведения. Бои на границе ведут племена ибу и ебу. Оружиесоветское, мировоззрение с обеих сторон марксистское. Мы уже заслали это внабор. На первую полосу.

– Снимите это с первой полосы и поставьте на восьмую.Так будет посмешнее.

– Вы уверены, чиф, что это смешное сообщение?

– Мне представляется так. И вот еще что, Саша. Выньтеиз выпуска тот московский материал.

Пауза.

– Вы имеете в виду «Путешествие через страну кафе»,Андрей?

– Да.

– Но…

– Что?

Пауза.