— Жуткая хрень.

— Иногда ловлю себя на мысли, насколько легче было бы, если бы я жил с человеком, которому не довелось пройти через подобное, все эти приступы паники, тревоги, — сказал он, вертя пальцами кольцо пивной жестянки, пока оно не оторвалось. — Это мысли настоящего эгоиста. Она повторяет, как сильно я ей помог, но иногда мне кажется, этого мало.

— Не всё в наших силах.

Адам попробовал крутнуть кольцо на столе, но у него не вышло.

— Я хочу сделать больше. Мне становится стыдно, когда я сравниваю ее с отцом, с тем, как безгранично они оба могут отдаваться идеям. Не воплощению, а лишь самим идеям.

— Идеи обладают огромной силой, иногда большей, чем сам результат.

Они оба задумались над этим — идея идеи.

Адаму показалось, что он слышит ветер в ушах, поэтому он засунул в них пальцы и покрутил.

— Что тебе известно о последнем прыжке отца?

— Что ты имеешь в виду?

— Не знаю. Что-нибудь, что выходит за рамки?

— Да вроде нет. Это было довольно-таки давно. Насколько я помню, возможно, он выглядел слегка отрешенным, чуть больше, чем обычно, по крайней мере. С чего вдруг?

— Да так, из любопытства.

— Твой отец — хороший человек. Он совмещал всё, пока это было в его силах. Не думаю, что это конец для него. Он бы не заставил себя пройти через это ради какого-то пустяка. С его-то умом… даже представить не могу, что за чертовщину он состряпает. Он вернется.

— Я слышу, тут говорят про легенду? — с шелестом бисерной занавески в дверном проеме показался Джереми. Он развел руки в стороны. — Этот старик вообще существует? Я вижу его на фотографиях. Я слышу, как все о нем шепчутся «Он возвращается», но существует ли он на самом деле? — У него были красные глаза, словно он накурился с Мухой.

— Надо бы выбросить тебя из самолета даже без сраного зонтика, может, это приведет в сознание твой зад.

— Пффф, зонтик — всё, что мне нужно. Я прилечу на нем, как Мэри Поппинс.

— Думаю, нам следует проверить эту гипотезу, — сказал Адам.

— Такой упоротый, как сейчас, он, скорее всего, сможет.

— Точно, бля, смогу. Кому нужны эти крылатые комбезы, высотомеры, парашюты, — он бросил взгляд на Адама, — твой гениальный отец тут ни при чем. Всё, что мне нужно, это мое аэродинамическое тело. — Джереми принял позу Геркулеса. Он был среднего телосложения, но живот выпячивался.

— Дерьмо. У моих яиц больше аэродинамики.

— Как и у «Гинденбурга».

Джереми схватил себя за промежность и сказал: «Я вам покажу „Гинденбурга“».

Чарльза позабавила его дерзость.

— Пожалуйста, не надо, — хмыкнул Адам.

Нахмурившись, он сказал: «Вы двое думаете, что такие остроумные. Такие хорошие и всесильные».

— Как по мне, ты уже перебрал.

— Ты у меня уже вот где сидишь, Адам. — Угрожающе ткнув пальцем, Джереми приблизился к нему. — Сын легенды, папенькин любимчик. Ну, что ты сделаешь?

Чарльз приподнялся.

— Надеюсь, я вам не мешаю?

Джереми опустил руку и уставился на плакат Джимми Хендрикса за их спинами, где голову покойного музыканта украшал изогнутый нимб в растаманских цветах.

— Выдохни, — сказал Адам.

Очнувшись, Джереми стиснул кулаки и, держа перед собой, сказал: «Оставь свои советы при себе!»

Чарльз сделал шаг к ним.

— Давай будем реалистами, ты знаешь, что никто из нас не станет ссать на твою сраную жопу, если она будет пылать, но ты должен научиться, сука, расслабляться.

Джереми разжал кулаки.

— Ладно. Мне нужно отлить.

Его пошатывало.

— Давай не обоссысь.

Джереми пошел к дверям.

— Туалет туда, — крикнул Адам, когда Джереми захлопнул за собой дверь.

— Может, он проспится на поле, — сказал Чарльз.

— Ссать на твою сраную жопу, а?

— Слишком жестко?

— От тебя можно было ожидать, — Адам оглядел груду ободранных крылышек на столе, длинная тонкая кость на каждом выломана из радиуса. — Еще будешь?

Чарльз изучил горку костей, на мгновение задумался, как сильно они напоминают погибших солдат, небрежно раскиданных вокруг, затем снова присел, посмотрел на Адама через стол, а потом снова на кости. Улыбаясь и почти смеясь, он сказал: «Повсюду груды мертвых тел».

Адам не мог поверить, как такое замечание, пусть и сказанное в шутку, не пробуждает в нем болезненных воспоминаний.

— Ты…

Грохот, словно взорвался двигатель самолета.

— Твою мать! — под Чарльзом сложился табурет.

Адам подскочил, Чарльз кряхтя поднялся и лягнул разломанный табурет.

— Ебучий гондон!

Затем они услышали странное бормотание, какие-то шорохи, и в комнату, ковыляя, вошел Джереми с опущенной головой и на полусогнутых ногах, изучая ширинку во влажных следах мочи, забрызгавшей штаны до самого низа и стекающей ему на теперь уже босые ноги. Сначала им показалось, что это необычная игра света, но, когда он поднял полные недоумения глаза, его волосы, темные прежде, хотя в ранние годы и бывшие по-детски блондинистыми, оказались серебристыми, как алюминиевая фольга. Глаза его наполнились фиолетовым свечением.

Он, сбиваясь и заикаясь, рассказал им, как пошел отлить на улицу, потому что хотел обоссать песчаных ангелов, а потом угорать всякий раз, когда кто-то будет приземляться в его мочу. Тогда-то он это и услышал. Потоп из стекла и стали. Он выпустил из рук хозяйство и вцепился в уши, вертя головой в поисках источника, когда она вдруг проросла световым корнем, как в замедленной съемке: молния, исходящая из земли и пронзающая мрачную тучу. И даже несмотря на то, что, казалось, до нее была пара метров, он ощутил, как она проникла в его пятки и промчалась безумным маршрутом по венам, пока не добралась до черепной коробки, будто бы антенна в поисках божественного сигнала. Похоже, именно тогда его волосы посеребрило, а глаза поразила особая форма желтухи. Там, где сквозь него прошла молния, остались ярко-красные отметины, в том числе ожог на лбу, напоминающий бинди.

Подойдя к зеркалу на стене с окантовкой из блесток, он начал ерошить волосы, изо всех сил моргать, затем тереть и царапать кожу, будто по телу бегали мурашки. Он сновал взад-вперед, пытаясь смириться с проявившимися изменениями, затем на мгновение остановился и повалился спиной на клетчатую кушетку.

Чарльз прошептал: «О Боже».

— Может, его надо отвезти в ОРИТ[16]?

Похрапывая, Джереми погрузился в сон, вызванный шоком и сдобренный наркотиками, раскинув ноги, одна рука застыла над головой, другая безвольно свисала с края кушетки. Его макушка источала свет, словно диско-шар.

Чарльз, глядя на мокрую промежность Джереми, наконец сказал: «По крайней мере, он не обоссался, а нассал на себя…»

— Что в какой-то мере не так позорно.

Наследница и море

Тэсса выросла в привлекательную