а также на жука, едва различимого в тусклом свете, — но Эви настояла, чтобы я сегодня утром сходил к врачу.

— В чем дело? Что ты от меня скрываешь?

— Не знаю, отец. Что-то случилось.

Он приложил ладонь к груди Адама, задержал на некоторое время, вбирая эластичную механику кардиологии и, возможно, призрачное электричество теологии.

Адам заметил, как вздрагивал ломкий мост отцовской руки.

— У тебя ведь тоже такое бывает?

Его улыбка была странной сама по себе.

— Ты ведь знаешь, у меня бывает всё.

— С тобой такое случалось?

— Не могу сказать наверняка.

— Ты здесь из-за этого? Из-за этого ты занят всем этим?

Вокруг раскатился несмолкаемый вой, но никто даже не вздрогнул. Когда он стих, каждый из них исследовал языком ротовую полость, словно пытаясь попробовать на вкус небеса.

— И всё же, — настаивал Адам.

— Я бы объяснил, если б мог. Надеюсь, что время расставит всё по местам.

— Сколько еще ждать, отец?

— Я приближаюсь к разгадке. Моя работа, мои поиски — всё это не напрасно. Знаю, что ты хочешь познакомить меня с Эвелин. Знаю, что все на Базе скучают по мне. Знаю, что я ужасно долго пренебрегал твоей матерью, еще до всего этого, до ухода. Я привык повторять, что ни о чем не жалею, но больно от того, что это не так. Всё, что я могу тебе сказать, то над чем я сейчас работаю — это не для скайдайверов или ученых, это жизненно важно для нас, абсолютно для всех нас.

— Так что же все-таки с твоим здоровьем? Мне предстоит сделать еще ряд тестов, а тебе? Ты уверен, что твоя патология протекает в легкой форме?

Адам заметил педологическое озарение, словно атомное солнце в глазах отца.

— Разумный замысел, — хмыкнул он. — Не удивился бы, если бы наши тела были слеплены из праха земного, как говорится в Священном Писании.

Рыбоподобная

Тэсса плавала рыбой среди рыб, тело с чешуей и плавниками. Звук бурлящей воды напоминал эхо-камеру. Затем она стала ни рыбой, ни младенцем, а еще не родившимся ребенком. Зародышем она плавала на спине в красновато-коричневом море материнской утробы. Она по-прежнему ощущала присутствие рыб по сторонам и вокруг себя. Что вы делаете внутри моей матери? — обращалась она к рыбьей стайке. — Это мой дом. Склизкие создания смотрели на нее своими всезнающими глазами. Это наша стихия, а не твоя, — отвечали они. Затем она снова превратилась в человеческого детеныша в дрожащих водах реки, как это всегда случалось. Но сейчас она была прозрачной, сквозь ее желейное тело виднелись иссиня-красные вены, еще глубже — мягкий мел скелета. Я не одна из вас, — сказала она. Они подплыли совсем близко, словно чтобы прошептать на ухо: «Да, ты не одна из нас». Ее глаза скользнули, будто яичные желтки, к стенке головы над хрупкими висками. У челюстного сустава появились трещинки. Она подумала, что, если хорошо постарается, то сможет приспособиться к этому потустороннему миру. Я могу стать частью вашей семьи? — спросила она. Пять из них рассмеялись, и из их розовых ртов вырвались жемчужные пузырьки. Затем они исчезли. Исчезла вода. Исчезла и она.

Поросший травой холмик был колыбелью, в которой она проснулась. Промокшая одежда — покрывалом. Висящее над головой солнце с облаками ходили по кругу. Этот мир не имел запаха, как и тот, другой. Ее мучили колики. Живот раздулся от маленьких сверкающих шариков. Тысячи пульсирующих рыбьих икринок. В своем воображении она хватала воздух — задыхалась — вопила со всё нарастающей силой, пока какая-то женщина не подошла к этой заблудившейся бродяжке.

— О, боже… на помощь! Кто-нибудь, помогите!

Ей надавливали на живот, вдыхали воздух в заполненные водой легкие. Что такое кислород? Яд. Это не прекращалось несколько часов, пока она не извергла драгоценные икринки и недоразвитые организмы, что беспомощно барахтались на полу. Ее живот вновь был плоским, но с золотистыми растяжками, собравшимися возле пупка. За всё время путешествия водами Стикса она впервые вдохнула яд. Мать и отец, врачи и медсестры, знакомые и незнакомые лица окружили ее койку. Они смотрели на нее, словно на посланницу из преисподней, будто она сжимала, как погремушку, скипетр Гермеса, а из щиколоток пробивались крохотные крылышки. Но это было не так. Она вернулась всего лишь бессмертным ребенком.

Земля — облака

Вечернее сияние высветило силуэты падающих из последней группы. Какие-то скайдайверы слонялись в окрестностях Базы перед тем, как пойти домой. Адам и Чарльз заказали еду на вынос в «Идеальном местечке» и отнесли ее в комнату отдыха, оформленную в стиле пристанища хиппарей в каких-то пятнадцати метрах от Базы. Базу построили приблизительно в 1980-м, поэтому никто уже не помнил подробности выбора подобного декора. Большинство завсегдатаев, особенно Реджинальд, первым делом хватали размалеванные бонги и мачтообразные кальяны, словно те были частью их безымянной религии, ритуальными предметами, что посвящены вызванным благовониями и наркотиками откровениям. За прошедшие годы Базу неоднократно реконструировали, но каким-то образом именно это помещение сохранилось в янтарном свете неугасающих лавовых светильников и вездесущем дыму несметного количества сожженной травы.

Адам сидел в желатиновом кресле-мешке цвета мультяшного мозга. Чарльз сделал выбор в пользу самого нормального, с его точки зрения, предмета мебели — красной трехногой табуретки, которая, кажется, становилась ниже всякий раз, когда он на нее садился. Иногда из какого-то загадочного уголка раздавался звон колоколов, то ли с потолка, то ли откуда-то снизу, из-под ног или из-за голов. Тактика нью-эйджевой медицины, которая формально перегруппировывала ци[11] окружающих. Они развернули упаковку с горячими крылышками, и Чарльз аккуратно разделил пиццу на куски на большом столе в виде сердца. При этом был скрупулезно учтен размер каждого куска, и Адам уже почти готов был предположить, что он вот-вот достанет линейку. Когда дело касалось еды, Чарльз не доверял никому, даже Адаму — осторожность, приобретенная в армейских столовых. У него также постоянно, хотя и в легкой форме, случались приступы тревоги, из-за чего он вцеплялся в предметы (особенно доставалось рулю) сильнее, чем необходимо. Рукопожатия следовало рассматривать как обоснованную угрозу получить травму.

Чарльз сложил свой кусок пиццы так, что из него выступила маслянистая жидкость, но, поднеся его ко рту, внезапно остановился: «Пить?»

Во время еды у Адама была привычка вытягивать шею, как черепаха. Проглотив первый кусок курятины, он открыл рот, прерывисто дыша, и замахал рукой, загоняя в него воздух.

— Ты прав.

Хлопнув себя по колену, Чарльз зашелся коротким низким смешком.

— Говорил тебе. Потерпи.

Чарльз подошел к мини-холодильнику и достал