неоднократно, но она не берет трубку. Перед этим я обмолвился, что собираюсь на рыбалку. Это в первый раз за долгие годы, но она была категорически против. «С чего это вдруг ты решил?» — спросила она. Возможно, она подумала, что может так меня потерять, а возможно, хотела защитить то, что уже потеряно, компенсировать, ну, ты понял. Я сорвался. Мне не следовало, но я сорвался.

— Честно говоря, — сказал он, встретившись взглядом с Адамом и тут же опять уставившись в стол, — я заскучал по Тэссе больше, чем обычно, что, черт побери, многое объясняет. Я помню, как первый раз взял ее на рыбалку, даже не знаю, как мне удалось убедить Аду… была великолепная погода. Озеро лишь слегка рябило, только от лодки расходились маленькие волны. Она была такой очаровательной в спасательном жилете и держала удочку, словно волшебную палочку. Когда она поймала рыбу — «Она тянет, она тянет», — вопила она — я помог ей смотать леску, держа свои руки поверх ее. «Почему она так упирается, папа?» — спросила она. «Почему?» Я ей так и не ответил, а просто затащил рыбу в лодку… это была какая-то глубоководная морская рыба. Мы были на каком-то долбанном озере, прикинь. Я никогда не видел ничего подобного. Похожая на морского черта с костяными зубами, практически сплошная пасть, изогнутый черенок с затухающим огоньком на кончике, к тому же все эти цвета на ее теле. Сине-фиолетовые полоски, желтые точки вокруг глаз. Еще какая-то херня, которую я не могу вспомнить, или просто не найду слов, чтобы это описать. Но как только она увидела рыбу, извивающуюся на крючке, она заплакала навзрыд. Без удержу. Я говорю ей: «Всё хорошо, всё хорошо». Я подумал, она рыбу испугалась, но потом до меня дошло… она плакала из жалости. «Я отпущу ее, — сказал я. — Не волнуйся». Когда я бросил рыбу в воду, та просто плавала поверху, на боку, с широко открытыми глазами, огонек на черенке полностью погас. Тэсса следила, как рыба качается на поверхности, молча, и продолжала следить за ней, когда я причалил к берегу и взял ее на руки. Я не знал, что сказать. Мне такое никогда особо не удавалось. Потом у нее постоянно был такой взгляд, будто она всё еще наблюдает за качающейся на воде рыбой. Я пробовал говорить с ней о школе или фильмах, ну, ты знаешь, спустя годы, а она всё следила за ней. Я всегда считал, что это моя вина. Я до хера виню себя во всём… даже тогда, когда Ада вроде как должна была следить за ней, а она упала в эту чертову реку. Меня там даже не было. Я был дома, возился с грузовиком или колдовал над копытом Хирона. Я спрашивал себя: «Упала бы она, если бы я был там?» Забавно, на самом деле, как одно событие или все эти связанные в одно происшествия могут иметь что-то наподобие эхо-эффекта. Как это можно контролировать? Как на это реагировать? Думаю, никак. Ты играешь на музыкальном инструменте, ебешься с этим долбанным движком или убираешь конский навоз, а в это же время всё вокруг рушится.

— А тебе не приходило в голову, что с Адой что-то могло случиться?

— Она уже так делала, по крайней мере, однажды, хотя и очень давно…

— Звучит не очень.

— Если до завтра от нее не будет весточки, я тебе говорю, я буду в натуре пиздец какой взволнованный.

— Уверен, с ней всё в порядке.

— О боже, — он закрыл лицо руками, но не двигался, сидел ссутулившись, словно отчаявшийся мыслитель, наконец-то узнавший ответ, ужасную правду.

— Не стоит переживать раньше времени.

— Этого не должно случиться, — сказал он, вцепившись в краешек стола. Адаму показалось, что он согнет металл. — Мы вместе прошли через такое, что взять и просто отпустить нельзя. Это так… Нет слов. Почему она так со мной поступила, после всего, она же знает, что случилось, через что мы вместе прошли. Я, должно быть, десяток раз испытывал терпение ее родителей. — Он отпустил стол, не повредив, и сжал кулак, обхватил его другой рукой. Стали отчетливо видны вены — сине-фиолетовые. — Эти старики никогда мене не любили.

— Всё будет хорошо.

— Брось, Адам. Откуда тебе знать?

Адам положил руку на плечо Чарльза и почувствовал внутреннюю, почти лошадиную мощь.

— Ты прав. Откуда мне знать. Просто надеюсь.

— Спасибо, — он сделал глубокий вдох и выпрямил спину. — Будешь доедать крылышки?

От них небо Адама до сих пор было онемевшим.

— Можешь доедать. Слишком острые для меня. К тому же, похоже, тебе нужно восполнить свои ресурсы.

— Кому, мне? — Чарльз хлопнул себя по животу. — Это возобновляемые ресурсы. Лучше не спорь.

Адам улыбнулся: «Не буду».

Чарльз приступил к еде.

— Как отец? — спросил он, пережевывая. — Его правда надо выгнать водометом на хрен из его убежища.

— Я забегал к нему на днях.

Адам скрестил руки и откинулся в кресле-мешке.

— Он одержим идеями. В такие моменты он пренебрегает даже собой. Живет в темноте, в своем сраче. Можно назвать это дидактическим хлевом…

— Как?

— …но слухи имеют под собой почву. Он над чем-то работает. Заявляет, что на благо всего человечества, что бы это ни значило. Отец, которого я знал, отличался непритязательностью, если здесь уместно это слово, но теперь он скрывает безразличие к себе под личиной скромности.

Переваривая услышанное, Чарльз надувал щеки, а затем медленно выпускал воздух.

— Если бы он открылся мне, как бывало раньше. Я ведь знаю его, кажется, вечность, по крайней мере, лет пятнадцать. Ты тогда был слишком занят, гоняя на своем трехколесном «Биг Вилле»[15], или как он там назывался. Чертяка на районе. — Он заржал. — Но папаша твой всегда был упрям. Если в работе возникала какая-то загвоздка, он никогда не просил о помощи. Наоборот. Он уединялся от окружающего мира и не появлялся до тех пор, пока не разберется и не найдет решение. Да, он всегда был упрямым, но не так как сейчас, не так долго. А ты, ты — его сын. Не знаю, почему он так поступает.

— Как ты говорил, перевернутый мир или скорее тот, который глубоко внутри самого себя. Не могу избавиться от сравнения с тем, что произошло с Эвелин. Ее спасением была наука. Она прибегала к ней всякий раз, чтобы справиться со всеми жизненными невзгодами, и никогда не позволяла им поглотить ее. Но, несмотря на все знания, полученные, когда она училась на психолога, ей до сих пор страшно. ПТСР, только под другим