— Как я вечером во дворе с ним повстречалась —задрожала. А он посмотрел на меня своими черными глазами и вдруг как обхватитвот тут. Я аж обмерла вся, а он… — рассказывала Таня полушепотом, недовзбивподушку, да вдруг спохватилась. — Ой, матушка, что это я! Вам про такое слушатьнельзя, вы инокиня.

Пелагия улыбнулась милой девушке. Умылась сдороги, потерла мокрой щеткой рясу, чтоб отчистить дорожную пыль. Немножкопостояла у окна, глядя в сад. Был он чудо как хорош, хоть и запущен. А может,оттого и хорош, что запущен?

Вдруг где-то близко послышались голоса.Сначала мужской, приглушенный и прерывающийся от сильного чувства:

— Клянусь, я сделаю это! После этого тебе всеравно жить здесь станет невозможно! Я заставлю тебя уехать!

Совсем немного любовных речей довелось слышатьсестре Пелагии в своей жизни, однако все же достаточно, чтобы сразу определить— это был голос человека безумно влюбленного.

— Если и уеду, то не с вами, — донесся девичийголос еще ближе, чем первый. — И посмотрим еще, уеду ли.

Бедняжка, подумала Пелагия про мужчину, онатебя не любит.

Стало любопытно. Тихонько толкнув створкуокна, она осторожно высунулась.

Комната была самая крайняя, справа от окна уженаходился угол дома. Девушка стояла как раз на ребре, видная со спины, и толишь до половины. По розовому платью Пелагия сразу поняла, что это НаинаГеоргиевна. Жалко только, мужчину из-за угла было не видно.

В этот миг донесся звон колокола — звали кужину

* * *

Стол был накрыт на просторной веранде,обращенной балюстрадой и лестницей в сад, за деревьями которого угадывалсяпростор Реки, проносившей свои воды мимо высокого дроздовского берега.

Пелагия увидела немало новых лиц и не сразуразобралась, кто есть кто, но трапеза и последовавшее за ней чаепитие длилисьдолго, так что понемногу всё прояснилось.

Помимо уже известных монахине брата с сестрой,фотохудожника Аркадия Сергеевича Поджио и соседапомещика Кирилла НифонтовичаКраснова, за столом сидели давешний мужчина в русской рубашке (тот самый, снекрасивой, но располагающей внешностью), еще один бородач с мужицким лицом, нов твидовом костюме и пожухлая особа женского пола в нелепой шляпке с украшениемв виде райских яблочек.

Некрасивый оказался здешним управляющимСтепаном Трофимовичем Ширяевым. Бородач в твиде — Донатом АбрамовичемСытниковым, известным богачом из исконных заволжских староверов, не так давнокупившим неподалеку дачу. Про пожухлую особу, напротив, выяснилось, что она нето что не заволжская, но даже вовсе не русская, и зовут ее мисс Ригли. Каковаее роль в Дроздовке, понять было трудно, но, вероятнее всего, мисс Риглипринадлежала к распространенному сословию француженок, англичанок и немок, которыевырастили своих русских подопечных, выучили их, чему умели, да так и прижилисьпод хозяйским кровом, потому что без них жизнь семьи представить стало уженевозможно.

В начале ужина сестру Пелагию ожидалонеприятное потрясение.

К трапезе вышла Марья Афанасьевна, ведя наповодке Закидая с Закусаем и опираясь на Танино плечо. Видно, от архиерееваписьма генеральше полегчало, хоть настроение ее отнюдь не улучшилось.Преосвященный всегда говорил, что иного больного нужно не лекарствами пичкать,а хорошенько разозлить. Надо думать, именно эту методу в данном случае он иприменил.

Отца с сыном отвели в сторонку, где первогоуже ждала миска с мозговыми костями, а второго — с гусиной печенкой. Раздалсяхруст, чавканье, и два зада, большой и маленький, ритмично закачали белымиобрубками хвостов.

— Что это у вас, мисс Ригли, за оранжерея нашляпе? — спросила Татищева, оглядывая стол и явно высматривая, к чему быпридраться. Хороша инженю выискалась. Хотя теперь что же, она у нас богатая наследница.Пора о женихах подумать.

Пелагия навострила уши и с большим, чемпрежде, вниманием рассмотрела англичанку. Отметила живость мимики, тонкостьгуб, лукавые морщины вокруг глаз.

Мисс Ригли от внезапного нападения ничуть неоробела и безо всякого раболепства парировала выпад, почти не обнаруживаяакцента:

— О женихах думать никогда не поздно. Даже и ввашем, Марья Афанасьевна, возрасте. Вы столько целуетесь с вашим Закидаем, чтодавно пора бы узаконить ваши отношения. А то какой пример Наиночке.

По смешку, прокатившемуся среди ужинающих,Пелагия поняла, что хозяйка грозна больше с виду и тиранство ее носит скорееноминальный характер.

Получив отпор от англичанки, генеральша навеласвой гневный взор на монахиню.

— Хорош у нас владыка, а у меня племянничек.Хоть сдохни тут, ему лишь шутки. Что глазами хлопаешь, матушка? — Сердитообратилась она к Пелагии, и снова на ты. — Познакомьтесь, господа. Перед ваминовоявленный Видок в рясе. Она-то меня и спасет, она-то злоумышленника начистую воду и выведет. Вот уж спасибо, удружил племянник Мишенька.Послушайте-ка, что он тут пишет.

Марья Афанасьевна достала злополучное письмо,нацепила очки и прочла вслух:

— «…А чтобы вы, тетенька, окончательноуспокоились, посылаю к вам свою доверенную помощницу сестру Пелагию. Она —особа острого разумения и быстро разберется, кому помешали ваши драгоценныепсы. Если кто из ваших ближних и вправду желает вам зла, во что верить нехотелось бы, то Пелагия выявит и разоблачит пакостника».

За столом стало тихо, а какое при этом у когобыло выражение лица. Пелагия не видела, ибо сидела ни жива ни мертва, покрасневи уткнувшись носом в тарелку с налимовым суфле.

В смущении она пребывала еще очень долго,стараясь обращать на себя как можно меньше внимания. Впрочем, никто с нейразговора и не заводил. Единственным ее наперсником при этом то ли намеренном,то ли случайно сложившемся остракизме был нахальный Закидай, пролезший подстолом и высунувший из-под скатерти сморщенную морду прямо Пелагии на колени.Свою миску с мозговыми костями Закидай уже опустошил и теперь безошибочноопределил, кто из сидящих за столом наиболее податлив к вымогательству.

Старший в роду белых русских бульдоговнемигающе смотрел на инокиню, чуть наклонив на сторону круглую башку и наморщивсократовский лоб. Хоть Пелагия была голодна, но есть под этим проникающим вдушу взглядом ей показалось совестно. Она тихонько взяла с вилки кусочек суфле,опустила руку под скатерть. Пальцы обдало жарким дыханием, щекотнуло шершавымязыком, и рыба исчезла.

Разговор за столом между тем складывалсяинтересный, о таланте и гении.