Там же, слева, чуть отступив от собаки, служившей своегорода шлагбаумом меж эсэсовцами и этой троицей, стояли Василюк и еще двое – впрежних полосатых балахонах, но с такими же газовиками на поясе, с дубинками вруках. У каждого из троих на рукаве красовалась широкая белая повязка, гдекрупными черными буквами изображено непонятное слово «САРО».

«Тьфу ты, черт!» – вдруг сообразил Вадим, ощутив совершеннонеуместную в данный момент гордость за свою сообразительность. Это совсем непо-русски, это латинский шрифт. Никакое это не «саро», это «капо». Что ж,логично…

Вот только физиономии новоявленных капо категорически ненравились – выглядели еще недружелюбнее и гнуснее, чем морды незнакомыхохранников, отнюдь не лучившиеся любовью к человечеству и гуманизмом…

– Смирна, твари! Равнение на герра коменданта! –раздался чей-то вопль.

Слава богу, хоть комендант остался прежним – утешение, поправде говоря, дохленькое… Герр штандартенфюрер фон Мейзенбург, показавшийся состороны ворот, вышагивал вовсе уж величественно, словно за ночь произошлисобытия, вознесшие его на некую недосягаемую высоту. Знакомым стеком он в тактшагам помахивал так, словно вследствие этого нехитрого жеста где-то далекоотсюда решались судьбы государств и зигзаги мировой политики.

Слева, отступив на шаг, коменданта неотступно сопровождалафрейлейн Маргарита – какие бы изменения ни произошли, они не смели со своихмест лагерное начальство. Маргарита не казалась столь сияющей, как ее шеф, но ипечальной ее никак нельзя было назвать…

Повисло тягостное, удивленное ожидание. Шумно дышала собака,на которую жутко было смотреть.

Взобравшись на трибунку, встав на свое привычное место, герркомендант долго молчал, неторопливо водя взглядом по затаившей дыхание шеренге,равномерно постукивая стеком по беленым перильцам. Напряжение нарастало,чуялось явственно.

– Альзо, камераден… – протянул комендант. Видно было, что онтитаническими усилиями сдерживает себя, чтобы не ухмыляться во весь рот. –Сердце мне подсказывает, что кое-кто из вас пребывает в недоумении, не зная,как объяснить некоторые наши новшества? Верно я угадал, золотые мои, сладкие,хорошие?

– Вот именно, – громко и мрачно проворчал Браток,стоявший рядом с Вадимом.

Комендант, не меняясь в лице, звонко щелкнул пальцами.Мгновенно один из эсэсовцев, стоявших неподвижными куклами, ожил, наклонил дулоружья. Оглушительный выстрел. В полуметре от босых ступней Братка и Вадимавзлетела земля, песок хлестнул по ногам, как плеткой.

– Разговорчики в строю! – рявкнул комендант. – Напервый раз прощается, но в следующий раз лицо, нарушающее молчание в строю,получит дробью по ногам, а то и по яйцам. Господа, убедительно вас прошу недоводить до греха… Так вот, друзья мои, я с величайшим прискорбием вынужденконстатировать… есть среди вас, подонки блядские, такие тупые индивидуумы,которым напрочь непонятно слово «констатировать»? Разрешаю сделать шаг вперед игромко сознаться в своем невежестве…

Он замолк и ждал с ухмылочкой. Реакции не последовало. Дажеесли и нашелся один-другой, не особенно разбиравшийся в длинных ученых словах,выйти вперед они не рискнули. Трудно было сказать, чем это обернется.

– Я с величайшим удовлетворением, друзья мои отвратные,вынужден к-о-н-с-т-а-т-и-р-о-в-а-т-ь, что моя манера выражаться не содержитнепонятных вам слов, – продолжал герр комендант. – Что ж, не всепотеряно… Итак. Возвращаясь к началу, я с величайшим прискорбием вынужденконстатировать, что жизнь нашего лагеря, я не побоюсь этого слова, концлагеря,в последнее время нельзя назвать иначе, кроме как бардаком и неподдельнымразложением. Посмотрите на себя, пидарасы! Окиньте внутренним взором вашизажиревшие организмы! Да вы же тут благоденствуете, как у тещи на блинах, матьвашу раком! Жрете за столом, как белые люди, загораете, валяете дурака,творите, что хотите, по последним данным разведки, даже суете друг другу в ротполовые органы, электронными игрушками балуетесь… Никакой дисциплины и порядка.А это в корне недопустимо. Поскольку вы, обращаю ваше внимание, все женаходитесь в концлагере, а не в какой-нибудь Анталье. Одним словом, вынужденкратко резюмировать: господа, вам звиздец! Есть кто-то, кому придется объяснятьзначение слова «резюмировать»?

Стояло молчание.

– Доступно выражаясь, я решил провести некоторые изменениявнутреннего распорядка, – возвестил комендант. – Концлагерь долженбыть концлагерем, а не домом отдыха. Эта нехитрая мысль, питаю надежды, сможетпроникнуть в ваши новорусские мозги. А если кто-то и не проникнется, этиславные ребята моментально объяснят, только скажите… Желающие есть?

Не было желающих. И не было желания обращаться к «славнымребятам» за какими то ни было разъяснениями, даже самыми безобидными.

– Начнем, благословясь, – выждав, сказалкомендант. – Во-первых, пора кончать с этими глупостями, которые именуются«работами». Если кого-то посадили, он должен сидеть. Поэтому с нынешнего днявыход за пределы лагеря отменяется. А поскольку я не верю в вашудисциплинированность и всерьез подозреваю, что кто-то попробует покинуть лагерьсамостоятельно и без спроса, спешу предупредить: к проволоке вчера ночью вударные сроки был подведен ток. И тот, кто начнет к данной проволокеприкасаться своими грязными лапами… Шарфюрер, продемонстрируйте!

Эсэсовец, повинуясь кивку коменданта, вытащил из-за голенищасапога тонкий железный прут, ухмыляясь, помахал им перед лицами стоявших впервой шеренге и направился к проволоке – аппельплац располагался метрах втридцати от нее, так что шагать пришлось недолго. Метров с пяти охранникшвырнул прут.

Короткий неприятный электрический треск, синяя змеистаявспышка. Кто-то охнул. Вернувшись на свое место, эсэсовец с простецкой ухмылкой– что, съели? – развел руками: мол, мое дело, ребята, подневольное…

– Упаси боже, я вам вовсе не запрещаю лезть кпроволоке, – с широкой улыбкой уточнил комендант. – Наоборот, всякий,кому в голову придет такое желание, может его немедленно претворить в жизнь, неопасаясь репрессий. Могу только приветствовать подобное намерение. Урокостальным будет наглядный и убедительный. Есть желающие? Что ж вы так, рванье…Во-вторых. С нынешнего дня отменяются трапезы за столами – тут вам не кабак«Золото Шантары», дорогие мои, хар-рошие! Что вам кинет от ворот ваша добрейшаякормилица-поилица фрау Эльза, то и будете жрать, только делить, спешупредупредить, придется самим – не будет же вам изощряться повариха… Уяснили?В-третьих. Поскольку, как только что неоднократно говорилось, в концлагереболее, чем где бы то ни было, необходим строжайший внутренний порядок, я принялрешение назначить этих славных малых вашими капо. – Он широким жестомуказал на троицу с белыми повязками. – Все распоряжения капо выполняютсябеспрекословно, с неизбежным громким выкриком: «Точно так, герр капо!» Какое быто ни было хамство в адрес капо, не говоря уж о злостном невыполнении приказовили сопротивлении законным требованиям, будет незамедлительно караться повыбору самого герра капо – заключением в карцер, – он махнул стеком всторону сортира, накрытого огромным кубом из металлической сетки и оттогонапоминавшего чудовищную мышеловку, – либо незамедлительным и качественныммордобоем со стороны охраны, либо общением с нашим обаятельным Тузиком, –взмах стека в сторону кавказца. – Особо подчеркиваю: медицинская помощьнарушителям данных правил оказываться не будет. Опять-таки спешу напомнить: я жажду,чтобы кто-то из вас постарался побыстрее нарушить правила обращения с господамикапо, что даст повод всем остальным убедиться в серьезности моих намерений.Понятно, на печальном примере нарушителя. В-четвертых. Поскольку у нас тут непарк культуры и отдыха, бесцельные шлянья по территории лагеря запрещаю. Вбараки друг к другу не заходить, вообще не шляться без дела, тот, комуприспичит в сортир, обязан двигаться к нему по прямой, которая есть, если вы незнали, кратчайшее расстояние меж двумя точками, при этом громко и непрерывновозглашая: «Номер такой-то следует на оправку! Каковые правила соблюдать и наобратном пути. По нарушителям, кроме обычных наказаний, кои я вам подробнообрисовал, будет открываться огонь с вышки – смотря по вашему поведению… – оншироко улыбнулся. – А в остальном – полнейшая свобода. Что вы там будетеделать в бараках, меня не касается. Лишь бы только не нарушаливышеперечисленные правила. Хоть на голове ходите, хоть трахайте друг друга,хоть жрите друг друга. Ясно? Ну, кто посмеет сказать, что я вам не отец родной?Найдется столь неблагодарная скотина? Нет? Я душевно тронут. Возможно, вы нестоль уж и пропащие скоты, какими мне, признаться, упорно представляетесь. Вижуна некоторых мордах мучительные раздумья, а на иных – нечто, напоминающеенедоверие. Вот последнее мне категорически не нравится. Повторяю, мне хочется,чтобы все присутствующие вдолбили в свои тупые мозги: э т ов с е в с е р ь е з. Хватит,повыстебывались! – впервые он сорвался на визг. – Попыжились,повыделывались, покрасовались, хозяева жизни, мать вашу хреном поголове! – Он даже стиснул перила, но быстро успокоился и продолжал почтинормальным тоном: – Все всерьез. Были – новые русские, а стали в одночасье –новое дерьмо. И я с вами сделаю, что мне только взбредет в голову, если будетевыделываться поперек м о и х правил! – Он повысил голостак, что на очаровательном личике Маргариты мелькнула недовольнаягримаска. – Отошла малина! Отошла лафа! Вы теперь никто и звать вас никак!Сомневается которая-то гнида? Шарфюрер, продемонстрируйте наглядный примерномер два, будьте так любезны!