Стараясь говорить убедительно и не перегружать Зюзю лишнимиподробностями, Арсеньев рассказал сначала о своем ночном визите в автосервис иисповеди Павлика Воронкова, потом об утреннем звонке Геры Масюнина, о мертвойпроститутке и уж от нее осторожно перешел к некоторым особенным признакам натрупе Кравцовой. Но тут Зинаида Ивановна замотала головой, да так энергично, чторастрепалась ее шикарная прическа.

– Стоп, Шура, стоп. Тебя же просили никому об этом неговорить. А ты что делаешь? Нехорошо.

– Не понял, – Саня недоуменно уставился на Лиховцеву.

Она вышла из-за стола, величественно проплыла по кабинету,остановилась перед зеркалом и занялась своими белоснежными аккуратнымилоконами.

– Ну, тебя же предупреждал Гера, что в протокол все эти“классные феньки” он вносить не станет, и разговор у вас с ним был сугубоконфиденциальный. Предупреждал или нет?

Арсеньев поерзал на стуле и ничего не ответил.

– Меня он тоже просил никому не рассказывать, у меня с нимтоже был сугубо конфиденциальный разговор, – продолжала Лиховцева, кончикамипальцев взбивая пряди на макушке, – я молчу, как партизанка. А ты? Тебе нестыдно?

– Погодите, Зинаида Ивановна, вы что, все знаете? Вы видели?

– А как же? – Зюзя аккуратно уложила локон на виске, досталагубную помаду и, прежде чем подкрасить губы, покрутила золотистым цилиндриком уАрсеньева перед носом. – Ты думаешь, только ты удостоился? Для Масюнина взятького-нибудь под локоток и поделиться своими гениальными прозрениями – все равночто для непризнанного поэта продекламировать свои новые стихи.

– Вы считаете, это бред? – спросил Арсеньев, тоскливоблуждая взглядом по кошачьей галерее. – Я видел сам, я был трезв игаллюцинациями не страдаю.

– Я тоже видела, – тяжело вздохнула Лиховцева, – но, вотличие от тебя, сегодня утром в морг смотреть на утопшую проститутку непомчалась, поскольку дорожу своим временем и нервами.

– То есть вы думаете, нет никакой связи? Лиховцева аккуратноподкрасила губы, припудрила нос и щеки, вернулась за стол.

– Нет, Шура. Нет. Пока, во всяком случае, я никакой связимежду убийством Кравцовой и Бриттена и самоубийством проститутки не вижу. Еслиты хорошо подумаешь, то сам поймешь. Эксперт обратил наше внимание на рядсомнительных признаков, которые можно трактовать по-всякому. Но поскольку этипризнаки противоречат нашей основной версии, лучше их пока оставить в покое. Ктому же сейчас идет повторная экспертиза трупов, проводит ее группа профессораБирюкова, это серьезные специалисты, люди трезвые, в отличие от Масюнина. Воткогда они подтвердят все эти прелести с помадой и лейкопластырем, тогда будемдумать. А пока у нас заказное убийство, со слабыми признаками ограбления. И насегодня твоя задача, майор Арсеньев, сначала побеседовать с Рязанцевым идомработницей убитой, Светланой Лисовой, потом отработать дневники и записныекнижки Кравцовой, попытаться максимально подробно восстановить последние троесуток ее жизни, опросить всех, с кем она встречалась, ну и так далее. Яснотебе?

Саня вдруг поймал на себе странный живой взгляд одного изэкспонатов Зюзиной коллекции.

Это был самый большой кот, почти в натуральную величину. Егосшили из белоснежного пушистого меха, ему вставили стеклянные глаза, даже некошачьи, а совершенно человеческие, небесно-голубые, ясные, ласковые, ноодновременно насмешливые и хитрые. Кот смотрел прямо на Арсеньева и ухмылялся.

– Это игрушка или чучело? – спросил Саня.

– Конечно, игрушка. Я слишком люблю кошек, чтобы заводить усебя их чучела. Это авторская работа, сшила одна художница, кукольный мастер.Живет в Нью-Йорке, разумеется, наша эмигрантка.

– Почему разумеется? – слегка удивился Арсеньев.

– Потому, что ни один иностранец так не сделает, – гордозаявила Зюзя. – Ты когда-нибудь видел такие выразительные лица? Такие глаза? Вних светится кошачья душа. Шерстка из искусственного меха, а выглядит какнастоящая. – Зюзя подошла к стеллажу, сняла белого глазастого кота. – Смотри, унего лапки двигаются, головка крутится. Я назвала его Христофор, в честьКолумба, который открыл эту несчастную, Богом забытую Америку. Между прочим, ягде-то читала, что бабушка Колумба была русская.

* * *

Евгений Николаевич Рязанцев проснулся от сильногосердцебиения. Не только сердце, но весь его организм пульсировал и дрожал,словно во сне к нему подключили какие-то электроды и пускали короткиеболезненные разряды. Дневной сон всегда действовал на него ужасно. Он потел,как мышь, и потом долго еще чувствовал себя разбитым.

Первое, что он увидел, было круглое розовое лицо СветыЛисовой. Она склонилась над ним так близко, что стал слышен крепкий дрожжевойзапах ее дыхания.

– Который час?

– Половина третьего.

Он вскочил, растерянно ощупал карманы. Света протянула емутелефон.

– Ты это ищешь? Прости, Женечка, я вытащила потихоньку,иначе тебе не дали бы поспать. Знаешь, нельзя включать этот ужасныйвиброзвонок, он так действует на нервы, лучше уж просто звонок, какая-нибудьприятная мелодия.

– Погоди, – Рязанцев потряс головой, – ты залезла ко мне вкарман, пока я спал? Слушай, ты совсем рехнулась? Я разве не объяснял тебе, чтоникогда, ни при каких обстоятельствах не расстаюсь с этим аппаратом? Есть люди,с которыми я всегда должен быть на связи.

– Ты на связи, Женечка, на связи, – энергично закивалаСветка, – если бы позвонили, я бы спросила, кто, по какому вопросу, я бы всезаписала и тебе передала.

– Идиотка! – взревел Рязанцев. – Еще не хватало, чтобы тылезла в мои дела и шарила по моим карманам! – он кричал все громче, все злей ираспалялся от своего крика.

– Прости, прости, Женечка, миленький, я хотела как лучше, ябоялась, тебе не дадут поспать, – бормотала она, бледнея и пятясь к стене.

– Зачем ты напялила этот жуткий спортивный костюм? Такодеваются торговки на оптовых рынках! Ко мне постоянно приходят люди, никто,никто в моем доме не позволяет себе ходить в таком виде! Ты на минуточку забыла,кто я? Я глава огромной думской фракции, лидер крупнейшей оппозиционной партии,я политик, я очень известный человек!

– Да, Женечка, ты гениальный политик, ты очень известныйчеловек, ты последняя надежда российской демократии, я ни на секунду не забываюоб этом и очень горжусь тобой. Но ты, Женечка, никогда не говорил, что тебе ненравится мой спортивный костюм, я конечно, сниму, если он тебя так раздражает,и больше не надену, – она дернула язычок молнии у горла, но что-то там заело.