– Это неприлично, Егорыч, даже если он явится один и в беломсмокинге, это все равно неприлично. Твой Хач не знает ни слова по-английски, онплюется и гремит золотыми цепями, он… – Рязанцев осекся, стиснул зубы, ненавидяи жалея себя.

– Евгений Николаевич, если вы приболели, вам лучшеотдохнуть, хотя бы до завтра, – кашлянув, заметил Егорыч, – я распоряжусь,чтобы делегацию встретили.

– Распорядись! – равнодушно выдохнул Рязанцев и отложилтелефон.

Да, пожалуй, можно считать себя приболевшим. Можно позволитьсебе небольшой тайм-аут.

Прежде всего горячая ванна, свежее белье. Потом никакогоСветкиного кофе. Обед во французском ресторане “Оноре”. Там круглые суткимягкие сумерки, свечи, полумрак, камин, живое фортепиано. Там кухня, котораяможет вернуть вкус к жизни даже покойнику. Туда не пускают посторонних. Ни однасволочь не будет на тебя глазеть, кивать, показывать пальцем. Ни однафотокамера не плюнет внезапной вспышкой в твое неподготовленное беззащитноелицо.

После полдника Галину Дмитриевну всегда, даже в плохуюпогоду, выводили на прогулку в больничный парк. Ей необходимо было дышатьсвежим воздухом и хоть немного двигаться. Чтобы она не встречалась с другимибольными и с непосвященным персоналом, ее выгуливали на небольшом пятачке стыльной стороны здания.

Зимой прогулка длилась всего пятнадцать минут. ГалинаДмитриевна в сапогах, в старой цигейковой шубе, надетой поверх халата, медленношла от заднего крыльца к старой яблоне, которая росла как раз под окном еепалаты, оттуда дорожка сворачивала к калитке, потом вдоль забора. Обычно еесопровождала сестра, та, что была с ней постоянно. Иногда ее подменяла нянька Рая.

Рая, в отличие от молчаливой сестры, любила поговорить, онарассказала Галине Дмитриевне, что всю жизнь работала педагогом. Лет пятнадцатьназад в этом здании была детская лесная школа, в которой она занимала высокуюдолжность завуча по воспитательной работе. Могла бы стать директором, посколькуявлялась лучшим специалистом в своей области, отличалась честностью,принципиальностью, к детям относилась строго, но справедливо. Однако зависть иинтриги коллег помешали дальнейшему росту ее профессиональной карьеры, а потомшколу закрыли, был долгий капитальный ремонт, она осталась без работы.

Когда открылась клиника, она устроилась сюда санитаркой.Это, конечно, страшная несправедливость, поскольку человек ее уровня, с ееобразованием и опытом, должен занимать значительно более высокую и достойнуюдолжность.

Галину Дмитриевну приходилось держать под руку, от лекарствдвижения ее были неверными, ноги совсем слабыми, она могла упасть. Обычнодоходили до лавочки, стоявшей у самого забора, в нескольких метрах от калитки.Если было холодно и мокро, сидели совсем немного, потом возвращались в клинику.

Именно под этой скамейкой несколько месяцев назад, вдекабре, Галина Дмитриевна нашла послание от Любушки.

К тому времени она успела провести в больнице уже несколькомесяцев, и наблюдались заметные улучшения. Врач даже сказал, что, вполневозможно, ее отпустят домой на Новый год.

В тот день была чудесная погода, ясное небо, солнышко,легкий морозец. На прогулку с ней отправилась нянька Раиса. Она болтала незакрывая рта, все рассказывала про интриги завистливых коллег и про то, какиебезобразия творились здесь во времена лесной школы.

– Рядом строились генеральские дачи, работали солдаты ипостоянно бегали сюда, повара продавали им продукты, а завхоз – вы можете себеэто представить? – варила самогон! – властным педагогическим голосомрассказывала нянька, отряхивая маленьким веником скамейку.

Галина Дмитриевна не слушала, кивала из вежливости, щуриласьна бледное зимнее солнце. Взгляд ее скользил по заснеженным верхушкам маленькихелок и следил за толстой одинокой вороной.

– Эти солдаты с генеральской стройки залезали сюда в любоевремя, даже ночью, если им очень хотелось выпить, шныряли по всей школе, – гуделпедагогический голос няньки Раи, – вы можете себе представить такое безобразие?

Ворона тяжело опустилась на снег возле скамейки, и вдругГалина Дмитриевна заметила, что под скамейкой лежит книжка. Наклонившись, онаразгребла варежкой тонкий слой снега. Это был томик Есенина, маленький, старый,в грязно-серой обложке, пятьдесят девятого года издания.

Раиса отреагировала на странную находку вполне спокойно.

– Конечно, кому сейчас нужны книги, тем более Есенин? –сказала она, саркастически усмехнувшись. – Просто взяли и выкинули. Мы вужасное время живем, но и раньше было не лучше. В нашем педагогическомколлективе не нашлось ни одного порядочного человека. Завхоз уходила на ночьдомой и всегда оставляла несколько бутылок самогона для солдат дежурному врачу.Выручку они делили пополам. Вы можете себе такое представить? Я, конечно,пыталась говорить об этом в РОНО, в Министерстве, я требовала принять меры…

Книга была влажной от снега. Уголки обложки обтрепались.Галина Дмитриевна дрожащими руками открыла титульный лист. Рядом с фотографиейкудрявого поэта лиловыми чернилами было написано: “Гале от Любы, с надеждой наскорую встречу. 7 июня 1964 года”.

Буквы слегка расплылись, почерк был корявый, странный.Галина Дмитриевна не вскрикнула, только побледнела, но Рая, конечно, незаметила этого. Вообще никто не придал странной находке особого значения. Иникому не пришло в голову заподозрить связь между мокрым томиком Есенина,валявшимся в парке под лавкой, и тяжелейшим приступом, который случился уГалины Дмитриевны через час после прогулки.

Следующее послание от Любы пришло в конце февраля. Снеграстаял. Под скамейкой была лужа. В ней плавала пластмассовая кукла-негритос скрасной повязкой на курчавых приклеенных волосах.

Нянька Раиса в очередной раз рассказывала о своеймужественной одинокой борьбе с безобразиями, которые творились в лесной школе,и, мельком взглянув на негритоса, небрежно бросила:

– Зачем вам эта грязная кукла?

Врач на этот раз оказался внимательней. Ему не понравилось,что больная притащила в палату какую-то старую куклу образца шестидесятых. Этобыло странным и тревожным признаком. Не хватало, чтобы инволюционный психозусложнился ранней деменцией, при которой больные иногда впадают в детство.Самое обидное, что весь последний месяц Галина Дмитриевна явно шла на поправку,а тут опять случился тяжелый приступ, за которым последовало резкое ухудшение.

К концу марта, когда земля подсохла, под скамейкой валяласьстарая открытка с фотографией Брижит Бардо. На обратной стороне лиловымичернилами было написано: “Опять от меня сбежала последняя электричка”.