Ну вот, опять. Лили всегда говорит только о себе. А как же я? Почему я всё время должна молчать? Мне, между прочим, уже десять лет. Пора Лили немного послушать и меня тоже.

– У тебя хотя бы она есть, эта реальная жизнь! – кричу я в ответ, вынуждая Лили даже чуть-чуть отпрянуть от удивления. – А меня мама с папой никогда никуда не пускают одну. Я торчу тут, в этом доме, целыми днями, а ты всё-таки можешь ходить в школу. Я же не виновата, что у меня хорошо получается с математикой и другими науками. Мне просто нравится, что они помогают мне понять, как устроен мир. Вот только они ничуть не помогают понять, за что ты меня так ненавидишь!

Лили смотрит на меня, потрясённо приоткрыв рот, явно растерявшись от моей внезапной вспышки. Потом медленно качает головой.

– Вовсе я тебя не ненавижу, Мейзи, – тихо говорит она, и в её глазах блестят такие же слёзы, от каких щиплет глаза у меня. – Мне просто жаль, что я так на тебя не похожа.

Теперь моя очередь удивляться.

– А зачем тебе быть похожей на меня? – спрашиваю я, не в силах понять, с чего вдруг Лили говорит такие глупости. – Ты такая популярная… а я ботаник, над которым все смеются. У тебя полно друзей, ты можешь выходить из дома куда хочешь, можешь допоздна не ложиться спать. И ты красивая.

Присев на край ванны, Лили опускает голову и начинает теребить край рукава, натягивая ткань на запястье с такой силой, что она едва не рвётся.

– Никакая я не красивая, – говорит она, уныло встряхивая волосами и оставив наконец рукав в покое. – Я уродина.

Я теряюсь окончательно. Почему Лили так говорит? Какая же она уродина? Она правда очень хорошенькая. Не думая, я касаюсь её руки – просто чтобы Лили поняла, что говорит полную ерунду.

Но, пока я тянусь к ней, мои пальцы задевают край её рукава, и на внутренней стороне её запястья я замечаю странный чёрный знак.

Лили отдёргивает руку, но уже поздно. Я его увидела.

– Это что, татуировка?

По лицу Лили прокатывается цунами эмоций: злость, страх, отвращение, стыд. А потом она медленно кивает.

– Мы договорились, что каждая сделает себе татуировку, – голос Лили дрожит. – Софи, Дэйзи, Лорин и я. Мы потратили целую вечность, выбирая рисунки, и даже подделали удостоверения личности, чтобы прибавить себе возраст. Я пошла первой, а когда вышла, уже с татуировкой, Софи взглянула на неё и сказала, что это выглядит пошло. Поэтому она передумала, и остальным тоже сказала, что делать этого не стоит. И вот теперь я оказалась единственная из них с татуировкой. – Лили опускает взгляд на своё запястье, и её губы кривятся от отвращения. – Это означает «вечность». И теперь мне никогда от неё не отделаться.

Я тоже не могу отвести глаз от татуировки – чернильно-чёрной двойной петли на тонкой бледной коже.

– Это лента Мёбиуса, – говорю я.

– В смысле? – переспрашивает Лили, хмуро сдвигая брови. – Что ещё за лента Мёбиуса?

Я вспоминаю, как в своё время задала тот же вопрос миссис Брэдбери, когда она учила меня гиперболической геометрии.

– Это вроде как научный символ бесконечности, – отвечаю я. – Лента Мёбиуса – это такая бесконечная петля, которую невозможно покинуть.

Лили болезненно морщится:

– То есть ты хочешь сказать, что моя татуировка имеет отношение к науке? – И тут она начинает плакать по-настоящему, содрогаясь всем телом, с трудом выдавливая между всхлипами сбивчивые фразы. – Мама с папой меня убьют, когда увидят, – рыдает она. – На дворе середина лета, а я не могу надеть ничего с короткими рукавами – вдруг они заметят. Я просто не знаю, что мне теперь делать!

Я никогда раньше не видела Лили такой расстроенной. С одной стороны, мне очень хочется сейчас побежать вниз и позвать маму, а с другой – я понимаю, что делать этого как раз и не стоит. Я смотрю на бесконечную петлю на запястье сестры и лихорадочно думаю, что же такого сказать, чтобы она перестала плакать.

– А почему ты просто не залепишь её пластырем?

Лили смотрит на меня. Размазанная вокруг глаз тушь делает её похожей на растерянную панду.

– Скажешь, что тебя кошка поцарапала или что-нибудь в этом роде, – развиваю я свою мысль. – Так татуировку не будет видно, а мы выиграем время, чтобы придумать, что делать дальше.

Я представления не имею, что Лили сейчас скажет. Может, назовёт меня идиоткой. Или накричит, или возьмёт за шкирку и выставит из ванной. Но вместо этого я вижу, как её губы чуть вздрагивают от слабой улыбки, в которой теплится надежда.

– Да, это может сработать, – говорит она. – Мейзи, ты гений.

Я чувствую, как у меня вспыхивают щёки. Может, другие и считают меня особо одарённой, но от Лили я в жизни не слышала ничего подобного.

– Только пообещай, что не скажешь родителям, – говорит она, утирая слёзы рукавом. – Я просто не выдержу, если они начнут зудеть, что с татуировкой я никогда не смогу найти работу и что буду жалеть об этом, когда стану старше, и всё такое. – Она снова косится на чёрную петлю на руке. – Я и так уже об этом жалею. – Лили поднимает глаза и умоляюще смотрит мне в лицо. – Понимаешь, да?

Пифагор говорил, что число десять – это ключ к пониманию всего на свете. И я думаю, что он прав. Мне исполнилось десять, и Лили разговаривает со мной как со взрослой. Да, я понимаю.

Я живо киваю:

– Я им не скажу.

– Спасибо, Мейзи, – говорит Лили, и мышцы вокруг её губ словно вспоминают, как правильно улыбаться. – Я у тебя в долгу.

– Лили!

При звуках маминого голоса, доносящегося с первого этажа, лицо Лили искажает паника. Она тут же хватает себя за рукав и натягивает его на запястье.

– Я схожу, – говорю я, вскакивая с унитаза. – Займу её чем-нибудь, пока ты тут умываешься и наклеиваешь пластырь.

Приоткрыв дверь ванной, я выскальзываю на лестничную площадку. Уже сбегая по лестнице, слышу, как Лили хлопает дверцей шкафчика, в котором мама держит пластыри и прочую аптечку. Внутри меня бушует то же ликование, которое я испытывала сегодня утром, когда только проснулась. Но на этот раз не потому, что у меня день рождения, – а потому, что я, кажется, вернула себе сестру.

Сидя на крышке унитаза, я тупо таращусь на пол ванной. Я подтянула колени к груди и обхватила их руками, но это не помогает мне чувствовать себя в безопасности. Хотя дверь плотно закрыта – я всё равно знаю, что ждёт меня по ту сторону.

Я считаю каждый вдох-выдох, и сердцебиение постепенно замедляется, возвращаясь к норме. Возможно, если я сосредоточусь на своём дыхательном ритме, это убережёт меня от паники.

Всё, всё исчезло. Я видела, как накатывает абсолютная чернота, поглощая всё на своём пути. Сначала кухня, потом гостиная, прихожая, лестница – по моим прикидкам, от всего дома сейчас осталась только эта ванная, где я сижу. И неизвестно, как долго она продержится.