Теперь погода наладилась, и я был готов вернуться в Венецию.

«Ну, держись, лысеющий коротышка, ты и на детектива-то непохож, — мысленно пригрозил я. — Держись, Элмо Крамли, я еду!»

Но кончилось все тем, что я, как безвольная тряпка,переминался с ноги на ногу перед Венецианским полицейским участком.

И ломал себе голову, кто же этот Крамли, скрывающийся за егостенами, — Красавица или Чудовище?

Я слонялся по тротуару, пока из верхнего зарешеченногоокошка не выглянул кто-то похожий на Крамли.

И я смылся.

От одной мысли, что он снова раскроет пасть и; как паяльнойлампой, опалит персиковый пушок на моих щеках, сердце у меня уходило в пятки.

«Господи, — думал я, — ну когда наконец я решусьвстретиться с ним лицом к лицу и выложить свои мрачные догадки, которые копятсяу меня в ящике для рукописей, словно пыль на могильной плите? Когда?» Скоро.

Это случилось той же ночью.

Около двух часов перед моим домом разразился небольшойливень.

«Глупости! — думал я, не вылезая из постели иприслушиваясь. — Что значит небольшой ливень»? Насколько небольшой"?Три фута в ширину, шесть — в высоту, и пролился он всего в одном месте? Дождьпромочил только коврик у двери и тут же кончился? Нигде больше не выпало никапли?"

Вот черт!

Соскочив с кровати, я широко распахнул дверь.

На небе ни облачка. Яркие звезды, ни дымки, ни тумана. Дождюнеоткуда было взяться.

Но возле двери поблескивала лужица.

И виднелась цепочка следов, ведущих к дверям, и другая —уходящие следы босых ног.

Наверно, я простоял секунд десять, пока меня не прорвало:«Ну хватит!»

Кто-то стоял возле дверей, мокрый, стоял не меньше чемполминуты, гадал, сплю я или нет, хотел постучать и ушел в сторону океана.

«Нет, — прищурился я. — Не в сторону океана. Океансправа от меня, на западе».

А следы босых ног уходили влево, на восток.

И я последовал за ними.

Я бежал так, словно мог догнать небольшой ливень.

Пока не добежал до канала.

Там следы оборвались на самой кромке берега-Господ и Божемой!

Я уставился вниз на маслянистую воду.

Было видно, в каком месте кто-то вскарабкался на берег и поночной улице пошел к моему дому, а потом побежал назад — шаги сделались шире. Ичто?…

Нырнул?

Господи, да кому взбредет в голову плавать в этой грязнойводе?

Кому-то, кто ни о чем не думает и не боится заболеть?Кому-то, кто любит появляться по ночам и отбывать в ад то ли ради забавы, то лив поисках смерти?

Я медленно шел вдоль канала, напрягая глаза, стараясьразглядеть, не нарушится ли где черная поверхность воды.

Приливная волна отхлынула, нахлынула снова, в проржавевшемоткрытом шлюзе плескалась вода. Проплыла стая мелких тюленей, но оказалось, чтоэто всего лишь плавающие на поверхности водоросли.

«Ты все еще там? — шептал я. — Зачем приходил?Почему ко мне?»

Я втянул в себя воздух и затаил дыхание.

Мне почудилось, будто в выдолбленном в бетоне тайнике, поднебольшим цементным бункером, по другую сторону ветхого моста…

Я вижу вихор сальных волос, а пониже лоснящийся лоб. На меняглядели глаза. Это могла быть морская выдра или черный дельфин, почему-тозаблудившийся и застрявший в канале.

Голова, наполовину торчавшая из воды, долго оставалась наповерхности.

И я вспомнил, как еще мальчиком читал романы про Африку. Тамрассказывалось о крокодилах, обосновавшихся в подводных пещерах по берегам рекиКонго. Эти твари забивались в пещеры на дне и лежали там. Они прятались в своихтайных убежищах, выжидая, когда какой-нибудь идиот рискнет проплыть мимо. Тогдарептилии стремительно покидали свои подводные укрытия и пожирали жертву.

Неужели передо мной такой же зверь?

Он любит ночные приливы, прячется в тайниках под берегом, апотом выбирается на сушу и идет, оставляя после себя мокрые следы.

Я следил за черной головой в воде. А она, поблескиваяглазами, следила за мной.

Нет. Не может быть, что это человек.

Меня передернуло. Я бросился вперед, как бросаются на что-тострашное, желая его прогнать, как пугают пауков, крыс, змей. И не от храбрости— от страха я затопал ногами.

Черная голова скрылась под водой. По воде побежала рябь.

Больше голова не показывалась.

Весь дрожа, я пошел назад по цепочке темных следов ливня,который наведался к моим дверям.

Маленькая лужица по-прежнему блестела у порога.

Я наклонился и выудил из нее горсточку морских водорослей.

И только тут сообразил, что бегал к каналу и возвращалсяназад в одних трусах.

Ахнув, я быстро огляделся, улица была пуста. Я вбежал вквартиру и с силой захлопнул дверь.

"Завтра, — думал я, — завтра я потрясукулаками перед носом у Элмо Крамли.

В правом будут обрывки трамвайных билетов.

В левом — комок мокрых водорослей. Но в участок я не пойду!

В тюрьмах и больницах я готов сразу грохнуться в обморок.

Но где-то же Крамли живет!

Найду где и потрясу кулаками".

Почти сто пятьдесят дней в году солнце в Венеции не можетпробиться сквозь туман до самого полудня.

Почти шестьдесят дней в году оно вообще не может выйти изтумана до четырех-пяти часов, когда ему приходит пора садиться на западе.

Дней сорок оно не показывается вовсе.

В остальное же время, если, конечно, вам повезет, солнце,как в других районах Лос-Анджелеса и во всей Калифорнии, восходит в пятьтридцать утра и светит весь день.

Но мрачные сорок или шестьдесят дней выматывают душу, итогда любители пострелять начинают чистить оружие. Если солнце не выходит надвенадцатый день, старушки отправляются покупать отраву для крыс. Однако, еслина тринадцатый день, когда они уже готовы высыпать мышьяк себе в утренний чай,вдруг появляется солнце, недоумевая, чего это все так расстроены, старушкиморят крыс у каналов и возвращаются к своему бренди.

Во время сорокадневного цикла туманная сирена, затеряннаягде-то в заливе, безостановочно воет и воет, пока всем не начинает мерещиться,будто на местном кладбище зашевелились покойники. А поздно ночью под неумолчныйвой сирены ваше подсознание посылает вам образ какого-то древнего земноводногосущества, — оно плавает далеко в океане, тоскуя, быть может, только осолнце. Все умные животные перемещаются на юг. А ты остаешься на холодном пескес молчащей пишущей машинкой, с пустым счетом в банке и с постелью, теплой лишьс одной стороны. Ты ждешь, что земноводный зверь всплывет когда-нибудь ночью,пока ты спишь. Чтобы от него отделаться, ты встаешь в три часа ночи и пишешь о немрассказ, но он лежит у тебя годами, в журналы его не посылаешь, боишься. Не«Смерть в Венеции» следовало назвать свой роман Томасу Манну[24],а «Невостребованность в Венеции».