Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Я имею в виду…
— Знаю, что вы имеете в виду, — терпеливопроговорил Крамли.
Он смотрел вдоль улицы, словно видел там, вдалеке, мой дом,письменный стол и машинку на нем.
— Вы зациклились на какой-то удачной мысли, вернее,вообразили, что она удачная. И вас залихорадило. Наверно, вам сейчас хочетсятолько одного: вскочить в большой красный трамвай, поймать этого пьяницу изадержать его. Но если вы и вскочите туда, его там не окажется, а еслиокажется, то выяснится, что это не тот пьяница или вы его просто не узнаете.Вот вы и сбиваете пальцы в кровь, колотя по клавишам своего «Ундервуда», ведьматериал «идет здорово», как говорит Хемингуэй, а ваша интуиция отрастила такиещупальца — чувствительней не бывает! Но все это бредни, и я не дам за них дажетрех центов.
Крамли стал обходить свою машину, в точности как во времянашей вчерашней катастрофической встречи.
— Нет, нет, постойте! — закричал я. — Невздумайте снова удрать! Да вы…, знаете…, что с вами? Вы просто ревнуете!
Крамли так круто повернул голову, что она чуть неоторвалась.
— Я…, что?!
Мне показалось даже, что его рука дернулась к револьверу,которого не было.
— И…, и… — совсем запутался я. — У вас все равно ничегоне выйдет!
Моя наглость потрясла его. Он вытянул шею и уставился наменя поверх машины.
— Не выйдет что?
— Что бы вы ни затеяли! Ничего не получится! —выкрикнул я.
И сам онемел от изумления. Не помню, чтобы я когда-нибудьтак орал на кого-то. В школе я был пай-мальчиком и тихоней. Стоило кому-то изучительниц нахмурить брови, и я замирал. А тут пожалуйста…
— Пока вы не научитесь, — начал я, запинаясь изаливаясь краской, — пока не научитесь прислушиваться к желудку, а не кголове…
— Смотри «Философские советы своенравнымсыщикам». — Крамли прислонился к машине, словно без нее он тут жегрохнулся бы наземь. Фыркнув, он прикрыл рот ладонью и, давясь от смеха,пробормотал:
— Продолжайте.
— Да вы же не хотите слушать.
— Давненько мне не приходилось смеяться от души, малыш.
Губы у меня снова склеились, я закрыл глаза.
— Продолжайте, — уже мягче сказал Крамли.
— Просто, — медленно начал я, — я уже давнопонял, что чем больше думаю, тем хуже у меня идет работа. Все считают, чтонужно думать целыми днями. А я целыми днями чувствую и запоминаю, пропускаючерез себя и записываю, а обдумываю все это в конце дня. Обдумывать надо потом.
Лицо Крамли как-то странно засветилось. Он склонил головунабок, поглядел на меня, потом склонил ее на другой бок, точь-в-точь обезьяна взоопарке, когда она смотрит на вас сквозь прутья клетки и гадает, что это задиковинный зверь там, снаружи?
Затем, ни слова не говоря, не засмеявшись, даже неулыбнувшись, Крамли уселся в машину, спокойно включил зажигание, мягко нажал нагаз и медленно, очень медленно тронулся с места.
Проехав ярдов двадцать, он затормозил, немного подумал, далзадний ход, повернулся, чтобы посмотреть на меня, и закричал:
— Святый Боже Иисусе! А доказательства? Черт васпобери! Доказательства где?
И я с такой поспешностью вытащил из кармана правый кулак,что чуть не разорвал куртку.
Я выставил кулак вперед и наконец-то разжал дрожащие пальцы.
— Вот одно, — сказал я. — Вам известночто-нибудь про это? Нет. А мне известно? Да. Знаю я, кто этот старик? Знаю. Авы знаете его фамилию? Нет!
Крамли положил голову на скрещенные на руле руки и вздохнул.
— Ладно. Выкладывайте.
— Это, — начал я, глядя на комочки мусора вруке, — это маленькие А, крошечные Б и тоненькие В. Целый алфавит, буквы,выбитые компостером из трамвайных билетов… Вы ездите на машине и давно всегоэтого не видели. А я, бросив ролики, только и делаю, что хожу пешком или езжуна трамвае. Я в этих бумажках по самые уши!
Крамли медленно поднял голову, стараясь не выказывать своегоинтереса и нетерпения.
Я продолжал:
— Этот старик всегда набивал такими бумажками своикарманы на трамвайной остановке. Он разбрасывал их, как конфетти, в канунНового года и в июле и кричал: «Счастливого Четвертого июля!»[30]Когда я увидел, как вы выворачиваете карманы этого бедняги, я сразу понял, чтознаю, кто это. Ну, что скажете?
Наступило долгое молчание.
— Черт! — Казалось, Крамли молится про себя: глазау него закрылись, как мои всего минуту назад. — Помоги мне, Господи!Садитесь.
— Что?
— Садитесь, черт побери! Придется вам доказать то, чтовы сейчас сказали. Вы думаете, я идиот?
— Да. То есть, я хочу сказать, нет. — Я с трудомоткрыл дверцу, так как все еще прятал левый кулак в кармане. — А вот этиводоросли сегодня ночью кто-то оставил возле моих дверей и…
— Заткнитесь и возьмите карту.
Машина рванулась вперед.
Я вскочил в нее в последний момент и порадовался, что успелзастегнуть ремень.
Мы с Элмо Крамли вошли в пропахшее табаком помещение, гдеднем всегда было темно, как на чердаке.
Крамли взглянул на пустующее место между стариками, —они клонились друг к другу, словно высохшие плетеные стулья.
Крамли шагнул вперед и, протянув руку, показал им слипшиесябуквы-конфетти.
У стариков было уже два дня, чтобы собраться с мыслями иподумать о пустующем между ними месте.
— Сукин сын, — прошептал кто-то из них.
— Если коп, — проговорил другой, блеснув глазамина бумажную массу в руке Крамли, — если коп показывает мне это — значит,он нашел это в карманах Уилли. Хотите, чтобы я его опознал?
Двое других стариков отвернулись от говорившего, как будтоон сказал что-то неприличное.
Крамли кивнул.
Старик трясущимися руками оперся о трость и стал подниматься.Крамли попытался было ему помочь, но старик наградил его таким яростнымвзглядом, что детектив отступил.
— Обойдусь!
Старик с силой застучал палкой по деревянному полу, словнохотел наказать его за плохие новости, и скрылся за дверью.