Но Крамли уже ушел.

Крамли не звонил двадцать четыре часа.

Стиснув зубы так, что они чуть не начали крошиться, явзнуздал свой «Ундервуд» и стремительно загнал Крамли в каретку.

«Говори!» — напечатал я.

— Как получилось, — отозвался Крамли откуда-тоизнутри моей чудесной машинки, — что вы мне то нравитесь, то я злюсь навас, как черт?

Потом машинка напечатала: «Я позвоню вам, когда старушка сканарейками умрет».

Как вы понимаете, я еще много лет тому назад липкой лентойприладил к своему «Ундервуду» две бумажки. На одной значилось: «ПРИЕМСПИРИТИЧЕСКИХ ПОСЛАНИЙ», на другой крупными буквами было выведено: «НЕ ДУМАЙ!»

Я и не думал. Я просто давал возможность приспособлению дляприема спиритических посланий стучать и клацать.

«Сколько еще мы вместе будем биться над этой загадкой?»

«Загадка? — ответил Крамли. — Загадка — это вы».

«Согласны вы стать персонажем моего романа?»

«Уже стал».

«Тогда помогите мне».

«И не рассчитывайте. Дохлое дело».

«Черт побери!»

Я вытащил лист из машинки. И тут зазвонил мой личный телефонна заправочной станции.

Мне показалось, что до будки я бежал миль десять, думая:«Это Пег!»

Все женщины, с которыми меня сводила жизнь, были либобиблиотекаршами, либо учительницами, либо писательницами, либо продавали книги.Пег совмещала по крайней мере три из этих профессий, но сейчас она была далеко,и это приводило меня в отчаяние.

Живя все лето в Мехико, она занималась испанскойлитературой, учила язык, ездила в поездах с коварными пеонами и в автобусах сбезмятежными нахалами, писала мне пылающие любовью письма из Тамазунхале искучающие — из Акапулько, где солнце было яркое, а умы местных жиголо яркостьюотнюдь не поражали, во всяком случае, не поражали Пег — поклонницу ГенриДжеймса[32] и консультантшу по Вольтеру и Бенджамину Франклину[33]. Она повсюду таскала корзинку для завтрака, набитую книгами.Я часто думал, что, наверно, за ужином вместо сандвичей она закусывает братьямиГонкур[34].

Пег.

Раз в неделю она звонила мне из какого-нибудь заброшенногогородка, славного своей церковью, или из большого города, то только что выбравшисьиз катакомб с мумиями в Гуанахуато[35], то едва успевотдышаться после спуска с Теотихуакана[36], и мы в течение трехбыстро проносящихся минут слушали, как бьются наши сердца, и твердили другдругу все те же глупости — это была своего рода литания, всегда сладостная,сколько бы раз мы ее ни повторяли и как бы долго она ни тянулась.

Каждую неделю, когда Пег звонила мне, над телефонной будкойсияло солнце.

И каждую неделю, как только разговор заканчивался, солнцескрывалось, наползал туман. Мне хотелось бежать и скорее натянуть на головуодеяло. А вместо этого я насиловал свою машинку, выстукивая на ней скверныепоэмы или рассказы — например, про марсианскую жену, тоскующую по любви ивоображающую, как с неба сваливается землянин, чтобы увезти ее с собой, а его,перенесшего ради нее столько злоключений, убивают.

Пег.

Несколько недель, учитывая мою бедность, мы разыгрывали сней старый телефонный трюк. Телефонистка, звонившая из Мехико, вызывала меня поимени.

— Кого? — спрашивал я. — Что, опять?Оператор, говорите громче!

Я слышал, как где-то далеко дышит Пег. Чем больше я несвсякую чепуху, тем дольше длился разговор.

— Минуточку, оператор, повторите, кто нужен.Телефонистка повторяла мое имя.

— Сейчас посмотрю, здесь ли он. А кто его спрашивает?

Из-за двух тысяч миль быстро откликался голос Пег:

— Скажите, это Пег. Пег.

Я делал вид, будто ухожу и возвращаюсь.

— Его нет. Перезвоните через час.

— Через час! — эхом отзывалась Пег. Щелчок, гудок,шум, она исчезала.

Пег.

Я вскочил в будку, сорвал трубку с крючка.

— Да? — завопил я.

Но это была не Пег.

Молчание.

— Кто это? — спросил я.

Молчание. Но кто-то там был, и вовсе не за две тысячи мильот меня, а совсем близко. Я ясно слышал, как у кого-то, кто молчал на другомконце провода, воздух посвистывает в ноздрях и во рту.

— Ну? — потребовал я.

Молчание. И звук, который слышишь, когда кто-то ждет утелефона. Кто бы там ни ждал, рот у него был открыт, он дышал в самую трубку.Шепот, шелест.

«Господи, — подумал я. — Ведь не мог же тотхриплый из трамвая вызвать меня в телефонную будку. В телефонные будки незвонят. Никто не знает, что эта будка служит мне личным телефоном».

Молчание. Вдох. Молчание. Выдох.

Клянусь, холодный воздух от шелеста из трубки заморозил мнеухо.

— Ну спасибо, — сказал я.

И повесил трубку.

Не успел я перейти через дорогу, а я бежал, закрыв глаза,как телефон зазвонил снова.

Я застыл посреди улицы, уставившись на будку, боясьдотронуться до трубки, боясь снова услышать лишь чье-то дыхание.

Но чем дольше я стоял, рискуя, что меня задавят, тем большезвонки из телефонной будки казались мне звонками с кладбища, похороннымизвонками, сулившими плохие вести, как зловещие телеграммы. Пришлось вернуться иснять трубку.

— Она еще жива, — услышал я чей-то голос.