— Раз уж тебе непременно надо, Фрэнк, так уезжай, этоничего.

— А тебе пора в постель, Мэгги, пока мама тебя нехватилась. Беги скорей!

Тут у Мэгги все вылетело из головы: она наклонилась,подцепила подол ночной рубашонки, просунула его сзади наперед, будто хвостикподжала, и, придерживая так, пустилась бегом, босыми ногами прямо по колючимострым щепкам.

Утром встали — Фрэнка нет. Фиа пришла будить Мэгги мрачная,говорила отрывисто; Мэгги вскочила с постели как ошпаренная, поспешно оделась идаже не попросила застегнуть ей бесчисленные пуговки.

В кухне мальчики уже сидели угрюмо за столом, но стул Пэддипустовал. И стул Фрэнка тоже. Мэгги проскользнула на свое место и замерла,стуча зубами от страха. После завтрака Фиа велела им всем уходить из кухни, итогда, уже за сараем, Боб сказал Мэгги, что случилось.

— Фрэнк сбежал, — прошептал он.

— Может, он просто поехал в Уэхайн, — ответилаМэгги.

— Да нет же, дурочка! Он ушел в армию. Эх, жалко, мнелет мало, я бы тоже с ним пошел! Вот счастливчик!

— А мне жалко, что он ушел, лучше остался бы дома. Бобпожал плечами.

— Вот что значит девчонка, ничего ты не понимаешь!Против обыкновения, Мэгги не вспылила, услыхав такие обидные слова, и пошла вдом — может быть, она пригодится матери.

Фиа дала ей утюг, и Мэгги принялась гладить носовые платки.

— А где папа? — спросила она.

— Поехал в Уэхайн.

— Он привезет Фрэнка назад?

— Попробуйте в этом доме сохранить что-нибудь всекрете! — сердито фыркнула Фиа. — Нет, в Уэхайне ему Фрэнка уже ненайти, он и не надеется. Он даст телеграмму в Уонгануи, полиции и воинскомуначальству. Они отошлют Фрэнка домой.

— Ой, мама, хорошо бы они его нашли! Не хочу я, чтобыФрэнк от нас уехал!

Фиа вывернула на стол содержимое маслобойки и сталаожесточенно лупить полужидкий желтый холмик двумя деревянными лопатками.

— Никто не хочет, чтоб Фрэнк от нас уехал. Потому папаи постарается его вернуть. — Губы ее дрогнули, она еще сильней приняласьбить по маслу. — Бедный Фрэнк, бедный, бедный Фрэнк! — вздохнула она,забыв про Мэгги. — Ну почему, почему дети должны расплачиваться за нашигрехи. Бедный мой Фрэнк, такой неприкаянный…

Тут она заметила, что Мэгги перестала гладить, плотно сжалагубы и не промолвила больше ни слова.

Через три дня полиция вернула Фрэнка домой. Сопровождающийего из Уонгануи сержант сказал Падрику, что Фрэнк отчаянно сопротивлялся, когдаего задержали.

— Ну и вояка же он у вас! Как увидал, что армейских пронего предупредили, мигом дал деру — с крыльца да на улицу, двое солдат — заним. Я так думаю, он и улепетнул бы, да не повезло — сразу налетел на нашпатруль. Дрался как бешеный, пришлось им навалиться на него впятером, толькотогда и надели наручники.

С этими словами сержант снял с Фрэнка тяжелую цепь и впихнулего в калитку; Фрэнк чуть не упал, наткнулся на Пэдди и отпрянул, какужаленный.

Младшие дети собрались в десятке шагов позади взрослых,выглядывали из-за угла дома, ждали. Боб, Джек и Хьюги насторожились в надежде,что Фрэнк опять кинется в драку;

Стюарт, кроткая душа, смотрел спокойно, сочувственно; Мэггисхватилась за щеки и сжимала и мяла их ладонями, вне себя от страха — вдругкто-то обидит Фрэнка.

Прежде всех Фрэнк обернулся к матери, посмотрел в упор, и вего черных глазах, устремленных навстречу ее серым, было угрюмое, горькоепонимание, затаенная близость, которая никогда еще, ни разу не выразиласьвслух. Голубые глаза Пэдди обожгли его яростным и презрительным взглядом, ясносказали — ничего другого я от тебя и не ждал, — и Фрэнк потупился, словнопризнавая, что гнев этот справедлив. Отныне Пэдди не удостоит сына ни словомсверх самого необходимого, чего требуют приличия. Но трудней всего Фрэнку былооказаться лицом к лицу с детьми — со стыдом, с позором вернули домой яркуюптицу, так и не пришлось ей взмыть в небо, крылья подрезаны и песнь замерла вгорле.

Мэгги дождалась, пока Фиа не обошла на ночь все спальни,выскользнула в приотворенное окно и побежала на задворки. Она знала, Фрэнкзабьется на сеновал, подальше от отца и от всех любопытных взглядов.

— Фрэнк, где ты, Фрэнк? — позвала она громкимшепотом, пробираясь в безмолвной кромешной тьме сарая, босыми ногами чутко,точно зверек, нащупывая куда ступить.

— Я здесь, Мэгги, — отозвался усталый голос,совсем не похожий на голос Фрэнка, угасший, безжизненный.

И она, подошла туда, где он растянулся на сене, прикорнула унего под боком, обняла, насколько могла дотянуться руками.

— Ой, Фрэнк, я так рада, что ты вернулся! Фрэнк глухозастонал, сполз пониже и уткнулся лбом ей в плечо. Мэгги прижала к себе егоголову, гладила густые прямые волосы, бормотала что-то ласковое. В темноте онне мог ее видеть, от нее шло незримое тепло сочувствия, и Фрэнк не выдержал. Онзарыдал, все тело сжималось в тугой узел жгучей боли, от его слез ночнаярубашка Мэгги промокла, хоть выжми. А вот Мэгги не плакала. В чем-то она, этамалышка, была уже настолько взрослая и настолько женщина, что ощутила оструюнеодолимую радость: она нужна! Она прижала к груди голову брата и тихонькопокачивалась, будто баюкала его, пока он не выплакался и не затих,опустошенный.

Эта дорога на Дрохеду ничуть не напоминает о днях юности,думал преподобный Ральф де Брикассар; щурясь, чтоб не так слепил глаза капотновенького «даймлера», он вел машину по ухабистым колеям проселка, ныряющего ввысокой серебристой траве. Да, тут вам не милая туманная и зеленая Ирландия. Асама здешняя Дрохеда? Тоже не поле битвы и не резиденция власти предержащей.Впрочем, так ли? Живое чувство юмора, которое он, правда, уже научилсяобуздывать, нарисовало преподобному де Брикассару образ Мэри Карсон — Кромвеляв юбке, распространяющего на всех и вся неподражаемую величественнуюнеблагосклонность. Кстати, не такое уж пышное сравнение: бесспорно, сия особаобладает не меньшей властью и держит в руках не меньше судеб, чем любоймогущественный военачальник былых времен.

За купами самшита и эвкалипта показались последние ворота;отец Ральф остановил машину, но мотор не выключил. Нахлобучил потрепанную ивыцветшую широкополую шляпу, чтобы не напекло голову, вылез, устало и нетерпеливоотодвинул железный засов и распахнул ворота. От джиленбоунской церкви доусадьбы Дрохеда двадцать семь ворот, и перед каждыми надо останавливаться,вылезать из машины, отворять их, снова садиться за руль, проезжать ворота,останавливаться, снова вылезать, возвращаться, запирать ворота на засов, опятьсадиться за руль и ехать до следующих ворот. Сколько раз им овладевало желаниемахнуть рукой по крайней мере на половину этого обряда — мчаться дальше,оставлять за собой все эти ворота открытыми, точно изумленные разинутые рты; нодаже его внушающий благоговейное почтение сан не помешал бы тогда владельцамворот спустить с него шкуру. Жаль, что лошади не так быстры и неутомимы, какавтомобиль, ведь открыть и закрыть ворота можно и не слезая с седла.