«Работа кузнецов Пламмельбурга? Едва ли – магиогня любят вязь и яркие краски. Скорее уж я поверю, что это из Арапса», –подумал Шурасино. Но все же и это оставалось под сомнением.

Ощупывая краба, Шурасино не заметил, как нажалскрытую пружину. Панцирь отошел в сторону. Внутри оказалась золотая пластина содной-единственной руной. Шурасино, отлично знавший руническое письмо, узналее. Это была руна зловещего сна. От руны оторвался, завис в воздухе, а затемпотек к Шурасино огненный знак. Амулет предупреждающе замерцал, опалы точнозатянулись изнутри белой дымкой, но это ничего уже не могло изменить. Руназловещего сна всегда находит того, кому она послана.

Слишком поздно молодой магистр осознал своюошибку. Проверяя на магию самого краба, он не додумался, что его панцирь – лишьоболочка, задача которой скрыть то, что внутри…

Мгновение спустя знак коснулся его лба, иШурасино, опрокинув столик с шахматами, заснул на полу среди рассыпавшихсяфигур. Белые фигуры магов воздуха тотчас окружили его, взяв в защитное кольцо.Фигуры же огня, земли и воды, выпустив в Шурасино издали несколько стрел,уколов которых он даже не ощутил, разбрелись по Облачной Лаборатории, продолжаявойну и мародерствуя. Так, маги воды с большими потерями взяли приступомсброшенную туфлю Шурасино, в которой уже засели маги Арапса, а маги огнянеожиданной вылазкой, пустив вперед драконов, захватили блюдо с горохом.

Шурасино, застигнутый коварной руной, делал тоединственное, чего сейчас делать было никак нельзя – СПАЛ. Спал и видел всонном мороке, что к нему подбирается некто, лишенный физической сущности, чьеастральное тело подобно склизкому кокону, сплетенному из четырех потоковэнергии, внутри которого копошится нечто. Кокон втянул в себя Шурасино, и он,слившийся с чем-то, опутанный с ним едиными венами и артериями, ощутил, что неможет вырваться. А кокон уже стягивался, и вместе с ним сжималось и сокращалосьсобственное «я» юного магистра.

«Я БЫЛ ОБМАНУТ. ТЫ МОЕ ОРУДИЕ. ТЫ ПОМОЖЕШЬ МНЕОТОМСТИТЬ», – услышал он голос, пульсирующий в его висках тупой болью.

– Нет!

«ДА, ШУРАСИНО, ДА! ИЛИ Я УНИЧТОЖУ ТЕБЯ. МНЕНИЧЕГО НЕ СТОИТ ЭТО СДЕЛАТЬ».

От его личности осталось не больше, чем однакрошечная мерцающая искорка, состоящая только из «я», которое даже не понимает,кто и что оно такое, не знает имени, не имеет памяти, а лишь понимает, что оно«я», существующее отдельно от остального мира, некая самостоятельная его часть,непонятно где, почему и с какой целью возникшая.

«Я – это я… Я – это я! Я! Я!» – повторялШурасино.

«ТЫ – ОДИН ИЗ ШЕСТИ ПРИЗВАННЫХ!»

«Нет, я – это я!» – крикнул Шурасино что былосил, крикнул мысленно, потому что не имел уже тела и рта.

«ЖДИ! СКОРО ВСЕ В ТВОЕЙ ЖИЗНИ ИЗМЕНИТСЯ!»

Кокон сжался и растаял. Шурасино же осталсяодин в своем сне, постепенно обретая прежние границы своего «я». Его жуткий ивещий сон становился просто цветным и бестолковым человеческим сном. Снилосьему… сложно даже сказать что… какая-то ерунда, что он не Шурасино, самый юный италантливый маг Борея, а кто-то еще. Мелькали образы, тени, страшные лица,окончательно сбивая молодого магистра с толку.

«Нет, снова не то!» – беспомощно подумалШурасино, смутно зная, что у него есть в запасе другой, сокровенный сон,постоянный, как само постоянство.

И чудо свершилось. Тот далекий чудный сонпришел…

Синий фломастер мягко скользит по бумаге,послушно вычерчивая зигзаги. Это не буквы, которых он еще не знает, не рисунки– просто зигзаги. Ему они представляются чем-то исключительно важным. Отфломастера пахнет папиным одеколоном. Он сам налил его внутрь, когда полчасаназад ему показалось, что тот стал бледнеть. Теперь фломастер рисует жирно,жадно, даже мажет, однако к вечеру он высохнет. Век фломастеров, в которыедобавлен одеколон, краток, но ярок…

Голоса – далекие, пробивающиеся точно сквозьпелену.

– Смотри, наш Шурочка опять что-то рисуетв своем блокноте! – с умилением говорит женский голос.

Другой голос, мужской:

– Лучше бы на улице погулял или разломалчто-нибудь… Никогда не видел его с игрушками. Всех дичится… Я в его годы…

– Но это же наш Шурочка!

На маму поднимаются укоризненные глаза.

– Я не Шурочка, я мальчик!

– Мальчик, конечно, мальчик!

Страница перелистывается, и вновь мудреныезигзаги. За несколько дней он успевает исписать толстый трехсотстраничныйблокнот… Внезапно стержень фломастера безнадежно проваливается внутрь. Должнобыть, нажал слишком сильно. На бумагу падают слезы. Жалко не фломастера – атого, что нельзя больше рисовать зигзаги.

Отец нашаривает что-то в кармане своегострогого костюма – он только что пришел – и склоняется над ним. Снова запаходеколона.

– Держи! Только не плачь!

Что-то холодное, продолговатое скользит вруку. Он еще не понимает, что это. Даже хочет бросить.

– Ты что? Дарить трехлетнему ребенкуручку «Паркер», да еще чернильную! Он же поломает!

– Ничего, ему она нужнее, чем мне. Я всю жизньмечтал о чем-то особенном, а что в результате? Оформляю кредиты, даже разучилсямечтать о большем. Возможно, ему повезет чуть сильнее. Я даже знаю, чтоповезет, – говорит отец.

Шурасик осторожно проводит по бумаге черту.Пишет! Ручка «Паркер» – дорогая, блестящая – вычерчивает непонятные зигзаги.Ощущение счастья переполняет его и протягивается через годы, как спасительнаярука.

Не просыпаясь, магистр Борея сладко вздыхаетво сне и нашаривает ручку – ту самую ручку «Паркер», которая висит на шее рядомс энергетическим амулетом. Скоро он очнется и забудет сон, но ручка останется сним и будет поддерживать его в трудную минуту…

Шурасино становится холодно, и это чувство,простое, как табурет, и надежное, как холодная вода, заставляет его очнуться.Юный магистр рывком садится. Он сидит на полу, среди осколков стекла ирассыпанных шахматных фигур. Краб с руной зловещего сна куда-то запропастился.Шурасино вспоминает о нем, но как-то смутно. Если бы не разбитое стекло, он бырешил, что краб – это лишь первая ступенька его сна.