Почему-то я думала, что она отмолчится, однако она ответилатак охотно, словно только и ждала моего вопроса:

— Малгожата Потоцкая. Маргарита по-вашему.

— За что вы здесь? Почему вы так одеты?

— Так с постели ж взяли, пся крев! — вздохнула она. — Пришлио пулноцы, вынули из постели. А за что… Вот уж верно: нема за цо! За то, чтодурой была доверчивой.

— Кто вы? Ваш муж офицер?

— Так не! — хмыкнула она. — Я незамужняя, я акторка. Ехаласюда из Петербурга с кавалером, да беда — убили его в пути какие-то бандиты, нето красные, не то зеленые, але даже и синие, один Езус ведает. Меня военныеподобрали, привезли сюда. Ходили ко мне, давали деньги да продукты. А какподступили коммуняки, прибег до мене едэн пулковник — он давно уже за мнойухаживал, да я на него не глядела! — и говорит: у меня драгоценности покойнойжены есть, все тебе отдам, только поезжай со мной! Я согласилась, а что делать:хоть не мил он мне, да шибко не хотела у тех красных лайдаков, бездельников,оставаться. Ну, он мне отдал узелок с камнями да еще дал злот перьценэк.Приеду, говорит, через час, вещи собери. А какие у меня вещи? От всегогардероба каких-то дзесенць платьев и осталось. Ну, увязала их, сижу, жду… Датак и не дождалась никого! Лучше б одна ушла. День — не пришел, два — непришел. Неужели убили моего пулковника, думаю? Платья снова в шкаф повесила,надо жить дальше. Думаю, когда край придет, стану камни по одному продавать,как-нибудь продержусь. А коли объявится пулковник, верну ему, что останется, даповинюсь. Эти дни, что красные вошли в город, я тихо жила, носа никуда невысовывала, уже думала: минует меня чаша сия, а нынче в ноцы грохот: «Отворяй,бела кость!» Я открыла — ворвались эти пшеклентные, проклятые: «Где камнишляхэтны, где казна полковая?» Я им: «Не розумем панов!» А они хлесть по щекам:«Не розумем?! Сейчас уразумеешь!» Открывают дверь, и входит.., мой пулковник!

— Жив? — ахнула я изумленно.

— А как же! — прошипела Малгожата. — И говорит: «Ну да, этота самая женщина, у которой оставлена была наша полковая казна для поддержкиподпольных контрреволюционных организаций». Я чуть без памяти не грянулась:какая казна? Казна — то деньги, а он мне дал всего лишь горстку камней. Дамскоесчастье! А он так и сыплет словами, так и сыплет: она-де должна явкиорганизовать, документы фальшивые покупать… Нет денег, ничего? Значит, уже вход пошло, значит, уже действует белое подполье! О, говорят краснопузыелайдаки, это птица высокого полета, а раз так, надобно ее в тюрьму отвести, тамдопросят и разберутся. Стащили меня с постели в чем была, босую потащили, ятолько и успела, что в сенях с гвоздя старую камизэльку сдернуть. Ну и вот…

Она вздохнула.

Слова «камизэлька» я не знала, но нетрудно было догадаться,что это безрукавка по-польски.

— А вы, пани Зоя, за какие грехи здесь? — прошепталаМалгожата и вдруг сладко зевнула.

— Спите сейчас, у нас еще будет время поговорить, — сказалая. И сама ужаснулась своим словам. Получается, я предрекла ей долгое заточение!Мне надо было утешить ее, убедить, что в обстоятельствах ее дела разберутся,что обвинение ее вздорно, что это провокация чистой воды… Совершенно непонятно,за что так поступил с ней этот «пулковник». Неужели месть за то, что она егонекогда отвергла? Тогда он подлец, вот и все. Но зачем он оставлял ейдрагоценности? Вдруг бы она сбежала с ними… Хотя откуда Малгожата знала, можетбыть, в том узелке лежали какие-то подделки, а не настоящие камни? Темнаяистория. Несправедливая! Хотя.., кто из нас мог ждать от красныхсправедливости?

Малгожата молчала, я тоже. Я думала, она уже спит, как вдругона слабо выдохнула:

— Добраноц!

— Добраноц, — пожелала и я. — Доброй ночи.

Больше я ничем не могла облегчить ее участь, тольконадеждой, что первая ночь ее заточения будет доброй!

Дыхание Малгожаты моментально стало ровным, тихим — онауснула, словно рухнула в сон. А через мгновение и я, которая давным-давно ужеотвыкла спать спокойно, тоже уснула.

* * *

Таких каруселей в Париже довольно много: кругленькие,нарядные, в стиле не то барокко, не то рококо, с сентиментальными каретами ввиде морских раковин и множеством разномастных лошадей. Но у каждой каруселисвоя особенность. Например, у той, что в парке Аллей, в числе ездовых животныхимеются не только лошади, но также мулы, коровы и даже хрюшки. Причем коровыпериодически мычат, а поросята хрюкают. Движение сопровождается народнымидетскими песенками, совершенно прелестными, — про лодочку, которая качается наречных волнах, про маленьких рыбок, которые плавают совсем как большие, продень, который уходит в тишине, как по бархату, — и все такое в том же роде.Карусель в Тюильри, как ни странно, самая простая из всех. Вид у нее довольноблеклый, мелодии играются какие-то незамысловатые, в одно ухо влетающие, вдругое вылетающие, зато здесь можно покататься на слонах — само собойдеревянных, а не настоящих. С другой стороны, лошади, мулы, коровы и поросятаведь тоже неживые, слава богу.. На карусели около знаменитой городской ратушиАлена с Лизочкой не катались ни разу: как-то ноги до нее не доводили. Любимойих каруселью была та, что на Монмартре, у подножия холма Сакре-Кер, на которомвозвышается знаменитый, немыслимо, фантастически красивый храм СвященногоСердца — место восторженного паломничества туристов, место, куда настоящиепарижане не ходят практически никогда.., ну вот разве что надо ребенка накарусели покатать.

Почему-то в Париже вот уже почти сотню лет считается хорошимтоном при упоминании этого храма скептически пожимать плечами. Алена парижанкойне была, поэтому Сакре-Кер считала Шедевром архитектуры, а двухъяруснуюкарусель обожала за ее совершенную красоту, за то, что здесь была краснаялошадка под удобным седлом, и сажать на него Лизочку можно было совершенно безопаски. А главное, за то, что здесь целый день без остановки игрались лучшие вмире мелодии — мелодии аргентинского танго, причем большей частью подлинные,начала минувшего века, когда это танго только родилось и еще не было испорченочеканной, несколько милитаризованной ритмикой, из которой позднее вылупилосьтанго классическое… (впрочем, комплименты этому виду танца мы уже отпускали,поэтому не станем повторяться). Звучал здесь, конечно, и несравненный Пьяццолас его бандонеоном, куда ж без него, и настроение у всех, кто садился на этукарусель и начинал кружиться в ритме старого танго (очень напоминающего вальс,даже если это была «La Cumparsita»), мгновенно делалось самое благостное иромантическое. Лица всех без исключения — и детей, и взрослых, катающихся ипросто наблюдающих со стороны, — расплывались в улыбках, и Алена точно знала,что сейчас на ее губах играет точно такая же мечтательная улыбка, как на всехпрочих лицах.