Наученная прошлогодним опытом общения с Лизочкой, она сразупокупала целую пачку билетов. Во-первых, так выходило дешевле, чем платить закаждое отдельное катание (оно стоило два евро, а оптом за тринадцать билетовследовало выложить всего десять), во-вторых, Лизочка никогда не ограничиваласьменьше чем пятью кругами и уходила с карусели только после слезных моленийАлены, у которой уже начинала мутиться голова и желудок подкатывал к горлу. УЛизочки голова не кружилась никогда, с вестибулярным аппаратом у нее все былокак надо, и это означало, что и в вальсе она в свое время сможет кружиться безустали… Алена такими талантами, увы, не отличалась!

Ну вот, значит, они катались, катались, катались… Подбалюстрадой лестницы, ведущей к Сакре-Кер, стояли скамейки, и лица сидящих наних уже успели примелькаться Алене.

Вот две неряшливые, толстые, громко ржущие молодыеамериканки, выкрики которых перекрывают сладкие звуки «Sentimiento gaucho».Жуткая это все-таки вещь — американский язык! Раньше Алена считала, что самыйгрубый язык — немецкий. Но это было до того, как она услышала в Париженастоящую американскую речь, которая здесь режет слух на всех углах.

Рядом с американками два томных, пухленьких латиносапожирают друг друга страстными взорами и что-то шепчут на ушко, иногдапринимаясь заливисто хохотать и гладить соседа по щечкам и коленкам. Тожераспространенное явление в Париже, увы.

Молодой красивый араб задумчиво вертит в руках зонтик. Икому нужен зонтик в такую погоду, как сегодня, тем паче что она, по прогнозамсиноптиков, продлится до конца августа? Кстати, так, вероятно, и будет, потомучто парижские синоптики никогда не врут!

Толстенная и чернющая нянька-негритянка с двойной коляской,в которой спят две беленькие хорошенькие девчушки (судя по розовым одежкам),бдительно смотрит на их ангелоподобного братца лет шести, который меняет однукарусельную лошадь за другой.

Благостная еврейская семья — он с животиком, в пейсах иермолке; она очень красивая, но устрашающе толстая, и дети уродились вмаменьку.

Элегантная дурнушка (значит, явно француженка) смотрит накруговерченье лошадок, но видит что-то свое, что-то далекое отсюда, что-тововсе не веселое…

Кружится карусель, кружится плакучая береза с причудливойкроной, которая здесь, около Сакре-Кер, смотрится как некое странное,экзотическое растение, что-то вроде вот этого дивного дерева с тонкой ажурнойлиствой и разноцветными хохолками цветов. Чудится, будто стая тропических птицприсела на него отдохнуть — да так и осталась, зачарованная музыкой староготанго. Теперь звучит «El Choclo». Пронзает сердце музыка, летит карусель,кружатся скамейки…

На одной из них лежит какой-то длинноногий человек ввылинявших до белизны джинсах и черных носках. Вот все, что видно из-под синеготонкого одеяла с бахромой, которым он укрылся с головой. Расшнурованныекроссовки стоят под скамейкой. Наверное, это какой-нибудь клошар образцанынешнего года, парижский бомж, который спит и ест где придет охота. Правда, нажесткой скамейке спать не слишком-то удобно. С каждым новым кругом карусели явижу, как клошар меняет позу: лежит, то свернувшись калачиком, то на спине, согнувноги, то вытянувшись по стойке «смирно», так высоко натянув свой плед, чтооткрывается его впалый смуглый живот с волосатой дорожкой, убегающей впо-модному полурасстегнутые джинсы. Ну что ж, наверное, среди клошаров тожебывают красивые и сексапильные…

А впрочем, с чего Алена взяла, что он красивый? Может, там исмотреть-то не на что!

На соседней лавочке дремлет джентльмен в черных джинсах,белом пиджаке и таком же черном фетровом «стетсоне», как у карусельщика. Онопустил голову так, что поля шляпы прикрывают лицо, и, похоже, тоже дремлет, необращая внимания ни на что на свете, даже на то, что рядом с ним тощийдлинноволосый юнец неотрывно целуется с изящной, хорошенькой, похожей накуколку, негритяночкой. Карусель пробегает мимо снова и снова, а они всецелуются да целуются. И как только дыхания хватает? Или они переводят дух,когда Алена их не видит?

Еще одна молодая пара: он похож на кавказца, правда, весьмацивилизованного, даже где-то утонченного, а может, и на турка (Алена плохоразбиралась в восточных тонкостях, ну, конечно, негра от белого могла отличитьбез ошибки). Он, значит, человек восточный, она — белесая, на редкостьбесцветная, плохо одетая, сияет бессмысленной улыбкой, однако глаза похожи наосколки стекла — так и царапают все, на что смотрят… Алене кажется, чтоцарапают они именно ее.

Из-за этой пары Алене сегодня никак не удавалось испытатьхоть каплю удовольствия от катания и созерцания белых куполов Сакре-Кер. Едваони с Лизочкой подошли к карусели, как рядом вдруг возникли эти двое.

— Здравствуйте, — картавя, сказал молодой человек. — Вырусская?

Он тоже говорил по-русски, только с акцентом. Догадливостьего объяснялась просто: Атена с Лизочкой только что громогласно обсуждали, чтобудут делать после катания на карусели: кататься с горки или есть мороженое?Лизочка требовала того и другого сразу, Алена думала, как бы от того и другогоускользнуть и сразу пойти домой: Марина наказала не опаздывать к обеду иаппетит ребенку не портить.

— Да, — ответила она. — А вы?

— Меня зовут Руслан. Я тоже из России, — ответил он случезарной улыбкой и еще более сильным акцентом. — А Селин, — указал он на своюблеклую подругу, — она пар из.., то есть парижанка.

Наверное, Алене тоже следовало назвать себя, однако это ейкак-то и в голову не пришло. Она просто кивнула — мол, очень приятно, и чтодальше?

— Вам нравится Париж? — завел парень светскую беседу.

— Неня, — нетерпеливо сказала Лизочка, — пойдем на кисель!

— Извините, — сверкнул молодой человек улыбкой. — Мы небудем вас задерживать. Мне просто хочется дать вам почитать… — Вроде бы в рукаху него минуту назад ничего не было (впрочем, клясться Алена не стала бы по ужеупоминавшимся причинам), но тут вдруг откуда ни возьмись появился разноцветный,зеленовато-сиренево-белесый листочек, который он и протянул Алене.

Она машинально взяла, а потом спросила:

— Что это?

— Мы — свидетели Иеговы. Слышали о такой организации?

— Да, что-то такое слышала, — кивнула она, испытывая почтинеодолимое желание разжать пальцы и выпустить листочек и сдерживаясьисключительно из вежливости. — Но, знаете, я скоро уезжаю, так что едва ли ясмогу приходить на ваши собрания.., и все такое.

— Никуда не надо приходить, — ласково улыбнулся молодойчеловек. — Вы просто прочтите, что здесь написано.