— Та-а-ак. Ты что, жалуешься? — удивляюсь я.

— Еще бы! Я бы очень хотела поучиться за рубежом.

Вопрос образования Котьки — болезненная тема. Когда она училась в школе, наши доходы были скромнее. Да и отправлять девочку непонятно куда, когда весь мир, кажется, свихнулся, и развелось столько педофилов, было страшно. А когда она поступила на первый курс в универ, практически тут же и заболела. Естественно, ей пришлось взять академ… А потом то одно, то другое, в общем, до учебы дело так и не дошло. Я стараюсь не слишком на этом зацикливаться, в конце концов, прошли те времена, когда высшее образование что-то решало, но все равно не могу до конца отпустить эту ситуацию. Что довольно абсурдно, ведь на выбор Котьки я повлиять не могу.

— Тебе всего двадцать, вся жизнь впереди. Так что еще поучишься, если не пропадет желание.

— Из-за этих болячек я чувствую себя прикованной к месту. Связанной по рукам и ногам. Жизнь проходит мимо меня, когда я лежу под этими чертовыми капельницами!

— А правда, что у тебя рак? — оживляется Мирон, а я, напротив, застываю, словно глыба льда.

— Кто тебе это сказал?

— Я в интернете прочитал. Так это правда? — Мир сводит темные брови, обретая еще большее сходство с отцом.

— Откуда они прознали? Мам, ты кому-нибудь говорила? — на Котьку страшно смотреть. Она хватает телефон и принимается серфить от одного новостного канала к другому, пока я это все не прекращаю, забрав айфон из ее рук. — Эй, мам!

— Перестань, слышишь? Не трави душу. И, конечно, я никому ничего не говорила. Как тебе только в голову такое пришло?

— Прости. Тогда откуда они узнали? — Котька шмыгает носом. Я знаю, почему она не хочет рассказать о своей проблеме общественности. Потому что в сознании наших людей рак — это приговор. Общество хоронит человека задолго до того, как он умирает. Точнее, если он умирает. Ведь в наше время, кто бы и что ни думал, диагноз рак абсолютно точно не является приговором.

— Так это что, правда? Ты умрешь?

— Мирон! — рявкаю я, обжигая сына злым взглядом. Да, я понимаю, он ни в чем не виноват. Он слишком маленький, чтобы следить за языком, он тупо транслирует то, что услышал от взрослых. Но… Нервы что-то совсем ни к черту. — Конечно, никто не умрет. Котя просто болеет. Все люди болеют, а потом выздоравливают. Это понятно?

Мир сникает. Ведет пальцем с заусеницами по шву на покрывале. Невнятно бормочет:

— Угу… — а потом резко вскакивает и заключает сестру в объятья. Учитывая, что он сейчас в том периоде, когда любые нежности исключаются по определению, я не могу сдержать слез. Те вскипают под веками и стекают на щеки. Хорошо, хоть этим двум совершенно не до меня. О моей слабости знаю лишь я. И мой зять, который тоже выглядит жутко расстроенным.

Какая же тварь пронюхала о болезни Котьки? Возможно, не отправь я в блок большинство газетчиков еще на этапе развода с Победным, со мной бы попытались связаться. Попросили бы прокомментировать ситуацию. Они так это называется, ага… И я бы смогла как-то подготовить дочь к происходящему, но теперь об этом думать поздно.

— Ну, все-все, Мир. Ты меня задушишь, — деланно бодрясь, смеется Котька. Мирон отползает в сторону и встает на длинные ноги.

— Спокойной ночи, — бурчит он, отводя глаза, как будто и впрямь надеется скрыть хоть от кого-нибудь в этой комнате слезы.

— Спокойной.

В коридор мы выходим вместе. Мир идет к себе в комнату, я — сначала в ванную. Долго-долго стою под душем, выхожу. Иду к сыну, чтобы убедиться, что тот не засел за стрелялки, когда ему было велено ложиться в кровать. Но, видно, день был слишком тяжелым для моего мальчика. Тот спит, подложив одну руку под щеку, а второй обняв сбившееся одеяло. На столе разбросаны тетрадки и книжки, под столом — распахнутый настежь рюкзак. Я навожу порядок, чтобы успокоить разгулявшиеся нервы. И тут у меня звонит телефон.

— Да! — шепчу я, на носочках выскальзывая из комнаты. Конечно, Мир вряд ли проснется, даже если вдруг начнется война, но я все равно не хочу рисковать.

— Привет! Я тут выпала на день из-за простуды, а вас, оказывается, уже на всех углах полоскают. Ты в курсе? — выпаливает на одном дыхании Свиблова.

— Ага. Нас с Котькой Мир просветил.

— И как она?

— Не в восторге. Это если мягко.

— Ну, мы знали, что правда когда-нибудь всплывет.

— Да, но от этого не легче. Есть предложения, какую нам сейчас лучше занять позицию?

— Ты в этой теме — профессионал покруче меня. Что думаешь делать?

— Попробую отвлечь. Не знаешь, где у нас в ближайшее время можно поторговать счастливым лицом?

— Как насчет кинофестиваля? Как раз послезавтра открытие.

— Идеально. Ой, Лен, мне тут Победный звонит. Наверное, тоже прочитал новости! Я отключаюсь…

— Держи меня в курсе.

— Ага, — сбросив Свиблову, принимаю входящий от бывшего: — Да, Боря. Что-то ты поздно.

— Ты видела новости?

— Да. И Котя тоже, — сообщаю, опережая вопрос. — Что-то много нам отмеряли полос, тебе не кажется?

— В каком смысле?

— Ну, сначала все внимание на себя перетянул ты, расставшись со своей зазнобой. Теперь, вот, Котька. Слушай, — мне в голову приходит грандиозная идея, и я спешу ей тут же с ним поделиться. — А найди себе еще кого-нибудь.

— В каком это смысле? — тупит Победный.

— В прямом! Что, у тебя нет на примете какой-нибудь звездульки? Помелькаешь с ней то здесь, то там — глядишь, журналюги на тебя переключатся и отстанут от Котьки! М-м-м?

— Ты спятила?

— Почему это? Я, например, тоже готовлюсь оттянуть на себя часть внимания. У нас со Свибловой есть кое-какие соображения…

— Вы со Свибловой рехнулись! Не собираюсь я ни с кем мелькать. Хватит уже, намелькался.

— Ну, как знаешь. У тебя еще что-нибудь, или будем прощаться?

— А что значит «я готовлюсь оттянуть на себя часть внимания»? Уж не собираешься ли ты выйти в свет со своим хмырем?

— Если и собираюсь — тебя это не касается! Ну, все, давай, пока, Боря. Спокойных снов.

«Кате плохо. Вы можете подъехать?»

Телефон выскальзывает из моих вмиг одеревеневших рук. Скатывается по коленям и шмякается на бетонный пол. За высокими от пола до потолка окнами салона красоты гремит раскатистый гром. И дождь принимается с еще большим азартом молотить в жесть.

— Александра Ивановна, а ну-ка замрите. Очень ответственный момент!

А я ведь и так как статуя. Ни живая, ни мертвая. Даже кровь в венах, кажется, застыла, точно речная вода в ледостав.

По губам скользит мягкая кисточка. Остаются последние штрихи.