— Одна. Я сейчас — не самая приятная компания. Мне лучше, и вам совершенно не нужно сидеть у моей постели. Ты ж куда-то собиралась…

Котька стремится быть взрослой. Изо всех сил пытается не завидовать, да… Но в ее последних словах читается плохо скрытый упрек. Он, конечно же, несправедлив. Умом я это понимаю, что не делаю ничего плохого тем, что пытаюсь жить. Но чувство вины за это никуда не девается. Оно разъедает, подтачивая ржавчиной изнутри мой хребет. Стальной и до этого несгибаемый.

— Сегодня открывается кинофестиваль. Я надеялась помелькать там, чтобы сбить прессу со следа своим сияющим и цветущим видом.

— Отличный план.

Ослабев за время нашего разговора, Котька говорит все тише.

— Мам…

— М-м-м?

— А спой мне колыбельную…

Моя рука в темных Котькиных темных волосах замирает. Колыбельные мы с рокером-Победными пели сильно специфические. Рокерские.

— Какую? — шепчу я, осипнув вконец.

— А давай «Серебро» Би–2.

Почему я даже не сомневалась в том, что она выберет? Сглатываю… И с трудом, сбиваясь, вывожу:

«Я не вернусь», —

Так говорил когда-то,

И туман глотал мои слова

И превращал их в воду.

Я все отдам

За продолжение пути,

Оставлю позади

Свою беспечную свободу.

Кажется, в моде эффект заплаканных глаз. Если тушь и потечет — черт с ней, ничего страшного.

— Ты дала петуха, — уже совсем засыпая, улыбается Котька.

— Мне простительно. Это вы с отцом — люди творческие. А я…

Не договариваю. Да это и не нужно. Котька спит.

А петуха я дала на «я все отдам»… Я же и правда отдала бы все на свете, лишь бы у меня не отняли мою девочку. Плохие-плохие мысли, от которых первым делом рекомендуют избавляться психологи. И которые все равно настойчиво лезут в голову, когда любишь.

Помня о том, как скрипуч стул, встаю с него, кажется, не дыша. Шагаю к двери, вскидываю взгляд и, наконец, замечаю стоящего в дверях Олега. Льющийся из коридора электрический свет ласкает контуры его высокой, будто высеченной из тьмы фигуры.

— Поезжай домой, — устало вздыхаю я. — Она не хочет тебя беспокоить.

— Она вообще меня не хочет.

Я мажу по лицу зятя равнодушным взглядом и шагаю прочь. Мне не хочется вникать в значение его слов. На это просто нет сил. Я не представляю, как сейчас куда-то поеду и буду улыбаться, делая вид, что моя жизнь в эти самые минуты не разваливается на куски.

— Ты очень красиво поешь.

Опять на ты? Как же надоели эти качели. Пожимаю плечами:

— Я дала петуха. Хорошего вечера, Олег. Если Мир будет надоедать — гони его в шею. Я постараюсь приехать пораньше.

Он не спрашивает, куда я собралась, а я не говорю. Спускаюсь вниз, прохожу к машине. На улице слишком холодно, как для конца марта. И хоть сама я мороза не чувствую, мое срывающееся дыхание клубится облаками пара. Небо уже совсем темное. Я явно опаздываю. Сажусь за руль и на пробу улыбаюсь в зеркало. Улыбка выходит больше похожей на оскал. С досадой отворачиваюсь и, не дожидаясь, пока машина, как следует, прогреется, срываюсь с места. На подъезде к кинотеатру звоню Ленке.

— Ну, ты даешь! Хоть бы предупредила, что опоздаешь!

— Я не планировала. Котька…

— Что? Ни хрена не слышу! Здесь уже все началось…

— Говорю, выйдешь меня встретить? Приглашения-то у тебя.

Связь обрывается, прежде чем Свиблова успевает ответить. Я с досадой отбрасываю телефон. Припарковаться приходится черт знает где от входа. А тут еще вся площадь перед кинотеатром перегорожена заборами, как будто здесь не кинофестиваль, а акция в поддержку оппозиции. Пока я обхожу все это дело, пальцы в туфлях, кажется, примерзают к тонким подошвам.

— Привет! Где тебя черти носят?!

— Боря? — от удивления я останавливаюсь, так и не ступив на красную ковровую дорожку, по традиции спускающуюся со ступенек.

— Боря-Боря. Пойдем. Холод собачий.

— Что значит — пойдем? У меня и приглашения нет, я… — прерывая поток моих возражений, где-то совсем рядом щелкает камера.

— У меня есть. Мне всегда два присылают, забыла? Пойдем, говорю, не то отморозишь себе все на свете в этих туфлях. Ты что, не могла сапоги обуть?

— Вообще-то нет. Кто обувает сапоги на красную дорожку?

— Кира как-то обувала ботфорты.

— Правда? Да, помню. Кажется, они неплохо смотрелись с трусами, что она нацепила вместо платья.

От Победного я отгавкиваюсь по привычке. Взбешенная тем, что наше появление он вполне осознанно выставляет для прессы, как совместный выход. Но вместо того, чтобы приложить меня в ответ, Борька откидывает темноволосую голову и громко смеется.

— Я когда ее в тех трусах увидел, чуть не помер.

— В твоем возрасте нужно и впрямь быть осторожней с сердцем.

Борька тормозит, для того чтобы попозировать у входа в зал, я же не собираюсь вестись на провокации. Еще не хватало, чтобы люди подумали, будто я только и ждала, когда же он явится. В холле гораздо многолюднее, чем на входе. Я скидываю пальто и шагаю к гардеробу, у которого замечаю несколько знакомых лиц. Приветствую их взмахом руки, отдаю пальто гардеробщице, а обернувшись, встречаюсь с восхищенным взглядом бывшего. Ну, да, это тебе, Боренька, не трусы.

— Подбери челюсть, Победный! — смеется Свиблова, привлекая к нашей компании еще больше внимания. — Я тебя жду-жду!

— Привет, Лен, — чмокаю подружку в щеку. Я пришла с ней. Пусть все это видят. Уж не знаю, на что рассчитывал Победный, но у меня другой план.

Холод отступает резко. Просто в один миг. Или мне, выпавшей из жизни, так кажется?

Я открываю шторы в спальне, а за окном весна. Солнечный свет ослепляет. Ветерок, проникая в открытую форточку, приносит с собой острый аромат только-только распустившихся почек и напитанного влагой, разогретого солнцем дерева, что приветливо машет потемневшей веткой в окно.

Иногда для счастья хватает и вот таких мелочей. В основном, когда других поводов для этого не предвидится. Я улыбаюсь новому дню. Жмурюсь, задираю лицо к солнышку, позволяя хоть ему меня отогреть, когда слышу протяжное «Ма-а-а-ма». Срываюсь с места и бегу, не чувствуя под ногами пола. Толкаю дверь. Застаю Котьку склонившейся к специально приготовленному на такой случай тазику.

— Все хорошо, моя родная… Все хорошо. Где Олег?

— В душе. Я не успела…