заключил союз между Японией и Россией. Но господин Ито был принят так холодно и недружелюбно, что немедленно последовал дальше, в Англию, где его приняли с большим воодушевлением; а следствием этого визита стал англо-японский союз, направленный против нас. Нашей внешней политикой руководил тогда граф Ламздорф, который все служебное время проводил в канцелярии министерства и неукоснительно соблюдал традиции русской политики. Он был решительным противником русско-японского союза и несколько раз подавал прошение об увольнении, когда Император за его спиной принимал внешнеполитические решения. На ход событий повлияли и советы Императора Вильгельма, который постоянно предупреждал о «желтой опасности», стремясь таким образом заставить Россию направить свою военную мощь как можно дальше на восток. Нужно заметить, что все наши министры были решительно против даже мысли о войне с Японией и неоднократно указывали Императору на нецелесообразность такого шага. Сам Император не раз заявлял, что ни в коем случае не допустит конфликта, так как он не желает войны. Но в то же время русская сторона делала все, чтобы катастрофа стала неизбежной. Поэтому никого не удивило, когда в 1904 году японский посол[1109] от имени своего Императора порвал дипломатические отношения с Россией и попросил разрешения уехать. Меня в это время не было при дворе, так как мое слабое здоровье требовало отдыха.

В начале 1902 года я вернулась из Италии и попыталась снова приступить к своим обязанностям, но вскоре заболела тяжелым воспалением легких. Во время болезни Императрица часто меня навещала и однажды принесла мне, помимо прочих подарков, золотой медальон с изображением чудотворца Серафима Саровского, канонизацией которого она в то время рьяно занималась. При этом Императрица не хотела слышать никаких возражений, и когда ей объяснили, что ряд положений церковного устава требует по меньшей мере отложить канонизацию[1110], она заявила, что достаточно воли Императора, чтобы сразу устранить все препятствия. Благодаря Императрице Серафим стяжал величайшую любовь и почитание у русского народа, поэтому его канонизация должна была бы вызвать единодушное одобрение. Но бедная Императрица не знала о выражении, которое с тех пор получило распространение в обществе: «Трудно понять, где кончается Филипп и начинается Серафим!»

Осенью 1903 года мне снова пришлось покинуть Россию, чтобы отдохнуть на Ривьере. Я съездила в Болье, городок между Ментоной и Ниццей, где предприняла продолжительную поездку на автомобиле моего хорошего знакомого Половцова. Мы часто ездили в Канны, где жили многие из моих знакомых, среди них — великая княгиня Мария Александровна, которую сопровождала ее воспитательница в прошлом, графиня Александра Андреевна Толстая. Когда наступила весна, я отправилась в Париж, чтобы проконсультироваться у тамошних врачей. Воспользовавшись случаем, я нанесла визит супруге президента Франции мадам Лубе и познакомилась с будущим французским послом в Петербурге, месье Бомпаром[1111], который со своей женой[1112] только что приехал с Мадагаскара. Супруги Бомпар очень существенно отличались от Монтебелло, которые долгое время представляли у нас Францию. Месье Бомпар был умен и эрудирован, убежденный республиканец, не слишком искусный светский собеседник и далеко не знаток тонкостей придворного этикета. Поэтому он нередко нарушал церемониал, вызывая насмешки и неодобрительную критику в свой адрес. Его супруга была любезной и симпатичной, но ничего особенного собой не представляла и потому не могла понравиться нашему петербургскому обществу. Я предвидела, что супругам придется столкнуться с немалыми трудностями, и решила помогать им по мере сил.

В Виши, куда я последовала для продолжения лечения, я узнала о перевороте в Сербии, об убийстве Короля Александра и его супруги[1113] и о вступлении на престол принца Петра Карагеоргиевича. Меня очень встревожили эти события, я боялась, как бы они не привели к военному конфликту, как это часто случалось на Балканах прежде. Однако наш Император признал Короля Петра, и, таким образом, дело было улажено ко всеобщему удовлетворению.

Летом я вернулась в Россию и успела как раз к церемонии канонизации Серафима Саровского, в которой принимали участие Император, его мать, Императрица с детьми и обе великие княгини-черногорки[1114]. Спустя некоторое время я опять заболела воспалением легких, которое на всю зиму приковало меня к кровати, и я несколько раз оказывалась на волосок от смерти. Вскоре после начала Японской войны я нанесла визит Императрице-матери Марии Федоровне. Она спросила меня, видела ли я ее невестку. Я ответила: «Да, мадам, Императрица была так добра, что навестила меня во время болезни». — «И как Вы ее нашли?» — «Необычайно бодрой, если принимать во внимание волнения, связанные с началом войны». — «Слишком бодрой, как мне кажется, — горько заметила Мария Федоровна, — она чересчур возбуждена и переполнена энтузиазмом!» Я поняла, что Императрица-мать совершенно не разделяет настроение невестки и всячески осуждает конфликт, в который ввязалась Россия. Неоднократно во время нашего разговора слезы подступали к ее глазам.

Между тем я достаточно хорошо знала Императрицу, чтобы понимать, почему война приводит ее в такое воодушевление: она все еще верила в пророчества Филиппа и ожидала для России победоносного чуда. Находясь под этим гипнотическим влиянием, она совершенно не понимала реального военного и политического положения страны. Она страстно желала помогать работе Красного Креста и организовала в залах Зимнего дворца склады белья и перевязочного материала. Она появлялась там каждый день в сопровождении своих негров[1115] и самоотверженно работала наравне с другими дамами из Красного Креста. Весной Императрица снова меня навестила и, когда увидела, что отдых не приносит мне выздоровления, пригласила переселиться с ней в Царское Село и насладиться там свежим воздухом. Я с радостью согласилась и вскоре, уютно расположившись в большой красивой комнате, которую приготовили для меня во дворце, почувствовала себя там как дома. Императрица часто приходила ко мне и каждый раз проявляла самое трогательное внимание. Однажды утром она пригласила меня к себе, и я нашла ее в слезах. С негодованием она рассказала, что, когда она выразила желание принимать более активное участие в деятельности Красного Креста, граф Воронцов[1116] холодно ей ответил, что эта организация подчиняется Императрице Марии Федоровне и посторонние не могут самостоятельно здесь распоряжаться. «Подумайте, — всхлипывала Императрица, — он назвал меня посторонней! Мне нужно было сказать ему, что он, кажется, забыл, что разговаривает со своей Императрицей!» Я ей ответила, что, по существу, граф Воронцов в значительной степени прав, так как Красный Крест — международная организация, для которой Императрица значит не больше, чем любой другой сотрудник. Но наверняка имеется возможность образовать независимое отделение под руководством Императрицы. Она тут же ухватилась за эту идею и объявила, что в таком