— Дорогая моя невинность! Конечно. Удивительно уже то,что я воздерживался от этого так долго. Я никогда не считал супружескуюверность добродетелью.

— Я на ночь буду запирать свою дверь!

— К чему утруждать себя? Если я захочу тебя, никакойзамок меня не удержит.

Он повернулся с таким видом, точно считал разговороконченным, и вышел ил комнаты. Скарлетт слышала, как он вошел в детскую, гдедети бурно приветствовали его. Она села. Вот она и добилась своего. Этогохотела она, и этого хотел Эшли. Но она не чувствовала себя счастливой. Гордостьее была задета: ее оскорбляла самая мысль, что Ретт отнесся так легко к еесловам, что он вовсе не жаждет обладать ею, что он ее равняет с другимиженщинами в других постелях.

Ей очень хотелось придумать какой-то способ деликатнонамекнуть Эшли, что она и Ретт физически больше не муж и жена. Но Скарлеттпонимала, что это невозможно. Она заварила какую-то чудовищную кашу и ужеотчасти жалела о своих словах. Ей будет недоставать долгих забавных разговоровс Реттом в постели, когда кончик его сигары светился в темноте. Ей будетнедоставать его объятий, когда она пробуждалась в ужасе от кошмарных снов, а ейведь не раз снилось, что она бежит сквозь холодный густой туман. Внезапнопочувствовав себя глубоко несчастной, она уткнулась головой в подлокотниккресла и расплакалась.

Как-то раз дождливым днем, когда Бонни только что исполнилсягодик, Уэйд уныло бродил по гостиной, время от времени подходя к окошку иприжимаясь носом к стеклу, исполосованному дождем. Мальчик был худенький,хрупкий, маленький для своих восьми лет, застенчивый и тихий — рта не раскроет,пока его не спросят. Ему было скучно, и он явно не знал, чем заняться, ибо Эллавозилась в углу с куклами, Скарлетт сидела у секретера и, что-то бормоча себепод нос, подсчитывала длинную колонку цифр, а Ретт, лежа на полу возле Бонни,развлекал ее, раскачивая часы на цепочке, но так, чтобы она не могла до нихдотянуться.

Уэйд взял было несколько книг, потом с грохотом уронил их иглубоко вздохнул.

— О господи, Уэйд! — раздраженно воскликнула,поворачиваясь к нему, Скарлетт. — Пошел бы куда-нибудь поиграл.

— Не могу. На дворе дождик.

— В самом деле? Я не заметила. Ну, займись чем-нибудь.Ты действуешь мне на нервы, когда вертишься без толку. Пойди скажи Порку, чтобыон запряг карету и отвез тебя к Бо поиграть.

— Он же не дома, — вздохнул Уэйд. — Он на днерождения у Рауля Пикара.

Рауль, сынишка Мейбелл и Репе Пикара, был, по мнениюСкарлетт, преотвратительным существом, больше похожим на обезьяну, чем наребенка.

— Ну, можешь поехать к кому хочешь. Пойди скажи Порку.

— Никого нет дома, — возразил Уэйд. — Все надне рождения. Хотя к слову «все» и не было прибавлено: «кроме меня», однако этислова повисли в воздухе, но Скарлетт, вся ушедшая в свои подсчеты, не обратилана это внимания.

Ретт же приподнялся и спросил:

— А ты почему не на дне рождения, сынок? Уэйд подошел кнему совсем близко и остановился, шаркая ногой по ковру. Вид у него был глубоконесчастный.

— Меня не пригласили, сэр.

Ретт отдал Бонни часы на растерзание и легко вскочил наноги.

— Да бросьте вы эти проклятые цифры, Скарлетт. ПочемуУэйда не пригласили на день рождения?

— Ах, ради всего святого, Ретт! Оставьте меня сейчас впокос. У Эшли тут такая неразбериха в цифрах… А-а, вы про день рождения? Что ж,тут нет ничего необычного в том, что Уэйда не пригласили, да к тому же я всеравно не пустила бы его. Не забудьте, что Рауль — внук миссис Мерриуэзер, амиссис Мерриуэзер скорее впустит вольного негра в свою драгоценную гостиную,чем кого-либо из нас.

Ретт, задумчиво наблюдавший за лицом Уэйда, увидел, как тотсморщился.

— Пойди-ка сюда, сынок, — сказал он, привлекая ксебе мальчика. — А тебе хочется быть на этом дне рождения?

— Нет, сэр, — храбро ответил Уэйд, но глазаопустил.

— М-м… Скажи-ка мне, Уэйд, а ты бываешь на дне рожденияу Джо Уайтинга или Фрэнка Боннелла.., или у кого-нибудь из твоих приятелей?

— Нет, сэр. Меня очень редко приглашают.

— Ты лжешь, Уэйд! — воскликнула, оборачиваясь,Скарлетт. — Ты же на прошлой неделе был на трех детских праздниках уБартов, у Гелертов и Хандонов. — Более отборную коллекцию мулов влошадиной сбруе трудно себе представить, — заметил Ретт, с легкой издевкойрастягивая слова. — И ты хорошо провел время на этих праздниках? Ну,говори же.

— Нет, сэр.

— А почему нет?

— Я.., я не знаю, сэр. Мамушка.., она говорит, что всеэто белая рвань.

— Я с Мамушки шкуру спущу — сию же минуту! —воскликнула, вскакивая, Скарлетт. — А ты, Уэйд, если будешь так говорить одрузьях своей мамы…

— Мальчик верно говорит, как и Мамушка, — сказалРетт. — Но где же вам знать правду, если вы отворачиваетесь от нее… А ты,сынок, не волнуйся. Можешь больше не ходить на праздники, если тебе не хочется.Вот, — добавил он, вытаскивая из кармана банкноту, — скажи Порку,чтобы запряг карету и повозил тебя по городу. Купи себе чего-нибудь сладкого —да побольше, чтоб разболелся живот.

Лицо Уэйда расцвело в улыбке. Он сунул в карман бумажку и стревогой посмотрел на мать — одобрит ли она такую затею. Но Скарлетт, сдвинувброви, глядела на Ретта. Он поднял с пола Бонни и прижал к себе — крошечноеличико уткнулось ому в щеку. Скарлетт не могла понять, о чем он думает, но вглазах увидела что-то похожее на страх — страх и чувство вины.

Приободренный щедростью отчима, Уэйд застенчиво подошел кнему.

— Дядя Ретт, а можно мне у вас что-то спросить?

— Конечно — Лицо у Ретта было напряженное,отсутствующее, он крепче прижал к себе головку Бонни. — О чем же ты хочешьспросить меня, Уэйд?

— Дядя Ретт, вы.., а вы воевали?

Взгляд Ретта мгновенно обратился на мальчика — глазасмотрели пронзительно, но голос, задавший вопрос, звучал небрежно:

— А почему ты спрашиваешь, сынок?

— Да вот Джо Уайтинг говорит — вы не воевали, и ФранкБоннелл тоже.

— А-а, — проронил Ретт, — а ты им что сказал?Уэйд стоял с несчастным видом.

— Я., я сказал.., я говорю, что не знаю. — И наодном дыхании выпалил: — Но мне все равно, воевали вы или нет. Я поколотил их.А вы были на войне, дядя Ретт?