слышали ль и через кого то письмо Васка Тума из Девича монастыря взял, и кто то письмо писал, и что в нем писано?»

2) «Великого государя бутто за морем в животе не стало и государя царевича бояре бутто хотели удушить, в полках у них про то говорено ль и кто такие слова про великого государя и про государя царевича к ним в полки принес?»

3) «Как стрелец Якушка Алексеев для возмущения и бунта говорил у них в полках про великого государя, бутто его, государя, за морем не стало, и они про то от него, Якушка, слышали ль и ведают ли, а он, Якушка, в том возмущении с пытки и сам винился»[788].

Розыск, как видим, производился два дня: 14 и 15 октября, причем 15-го он имел повторный характер. Все стрельцы, вся группа, назначенная в тот или другой застенок, подвергалась розыску 14-го; затем те из них, которые с пыток 14-го не признавались, подвергались вторичным пыткам на другой день. И в этот розыск, как и в первый 19–22 сентября, мало кто из стрельцов давал откровенное признание в первый день, несмотря на большую жестокость пыток в виде значительного количества ударов и жжения огнем. В застенке окольничего И. И. Головина из 15 стрельцов 13 ответили в первый же день показаниями, в которых признавались одни по всем трем пунктам, т. е. о письме, о смерти государя и об удушении царевича, другие по некоторым только из этих вопросов. Возможно, что тут действовал пример первого же допрошенного на пытке стрельца, и этому примеру следовали затем другие допрашиваемые. «А в распросе и с пытки, — читаем в записи показаний этого первого стрельца Гараски Шерстобоя, — сказал: стрельца-де Васку Туму он, Гараска, знает, а слышал-де он, Гараска, своего ж полку от десятника от Анисимка Григорьева, что великого государя за морем не стало, а письмо-де из Новодевича монастыря от царевны Софьи Алексеевны на Двине и не дошед Воскресенского монастыря за двадцать верст Артюшка Маслов у них в полках чел, чтоб они шли к Москве смело и стали под Девичьим монастырем, не боялись ничего. А у них-де, стрельцов, у всех четырех полков дума была, что, пришед к Москве, бояр побить и Немецкую слободу разорить и иноземцев порубить. Да он же, Гараска, говорил: слышал-де он своего ж полку от стрельцов от Андрюшки Сизова и от Васки Тумы, что государя царевича хотели задушить, а кто хотел задушить, про то они ему не сказали. А письмо-де, которое чел Артюшка Маслов, принес к ним в полки Васка Тума и про то письмо сказывал ему он, Артюшка». Вслед за Гараской Шерстобоем признавались и другие допрашиваемые в том же застенке стрельцы. Один — Гришка Пушников — заперся, «в расспросе и с пытки ни в чем не винился, а про письмо-де он ничего не слыхал, потому что он, Гришка, — глух». Другой — Васька Сафронов — не был подвергнут и пытке, потому что заявил, что из Волоколамска отстал от мятежников и хотел вернуться к своему полковнику в город Белую, но по дороге заболел и был отвезен проезжавшими посадскими людьми в Москву, где и явился в Стрелецком приказе. Но 13 сознаний из 14 допросов в первый же день — это единственный случай в застенке Головина. В застенке князя И. Б. Троекурова из 16 стрельцов в первый день повинилось 11, а пятеро заперлись и были пытаны еще раз на другой день. В застенке окольничего С. И. Языкова из 16 стрельцов в первый день сразу же повинилось 10 человек, затем после некоторого предварительного запирательства с очных ставок и с особенно крепкой пытки еще трое, но трое остальных решительно заперлись и, несмотря на жестокие пытки и жжение огнем, ни в чем не винились.

В этих трех застенках большинство стрельцов созналось в первый же день; гораздо более частым было обратное явление:

запирательство полное или частичное в первый день и сознание на второй.

К сознанию склоняли пытаемых стрельцов сознавшиеся стрельцы, посылавшиеся для такой улики из одного застенка в другой, каковы были, например, рассылавшиеся из застенка князя Ф. Ю. Ромодановского по другим застенкам сознавшиеся пятидесятники Чубарова полка Илюшка Ермолин, Ивашко Вологдин, Федька Троицкой, Федулейко Батей, Артюшка Жемель, а также и рядовые стрельцы. На очных ставках с ними по их уликам многие запиравшиеся не выдерживали, сдавались и делали согласные с уликами показания.

XVII. Показания на розыске 14–15 октября: об удушении царевича, о смерти Петра за границей и о письме царевны

Итак, целью розыска 14–15 октября было выяснение трех запросов: о письме, возмутившем стрельцов, о слухе про смерть государя и о слухе про намерение бояр удушить царевича. Каковы же были результаты розысков, какие показания были даны и какие сведения удалось добыть? В главном застенке князя Ф. Ю. Ромодановского сосредоточен был на этот раз допрос пятидесятников Чубарова полка, людей, в значительной мере руководивших движением и потому более, чем простые рядовые, осведомленных. Их показания должны были быть особенно ценными. Существование слухов о смерти и об удушении царевича вполне подтверждалось: но источники их указывались различные и притом настолько расплывчатые, что свести их к какому-либо одному и установить, таким образом, их происхождение по показаниям пятидесятников нет возможности. По вопросу о письме никаких новых данных сообщено не было. Прислушаемся, однако, к самым показаниям. Пятидесятник Илюшка Ермолин перед пыткой говорил: в полках у них, стрельцов, а также на Луках Великих и в Торопце у посадских людей носилась речь, будто государя за морем не стало и будто государя царевича бояре хотел удушить и для береженья свезли царевича в Троицкий Сергиев монастырь, но кто именно хотели удушить царевича, ему осталось неизвестным. В сведениях о письме Ермолин первоначально совсем заперся — ничего не знает и письма не слыхал. По улике пятисотного Артюшки Маслова и пытке, но все же не без некоторого предварительного запирательства, он сказал, что письмо читал Артюшка Маслов, что оно — из Девичьего монастыря и писано в том письме, что им, пришед в Москву, стать под Девичьим монастырем; письмо принес Васька Тума, а где взял, того он не знает, и для чего было им стоять под Девичьим монастырем, также не знает. Весть про смерть государя и про удушение царевича принесли вернувшиеся из Москвы беглые стрельцы. Следующий пятидесятник, Ивашко Вологдин, показывал в том же роде, как и Ермолин, также начав с запирательства и затем постепенно раскрывая свои сведения и намерения. Про удушение царевича он