слышал от Артюшки Маслова; но находившийся здесь же, в застенке, Маслов сослался на Якушку Алексеева, дававшего об этом показание 12 октября и тогда отрицавшего такой слух. Вновь привлеченный к допросу Якушка Алексеев сознался и раскрыл один из источников слуха, рассказав эпизод, известный уже следователям из показания Васьки Игнатьева 12 октября, именно передав в живой диалогической форме разговор свой в Москве с площадными подьячими весной 1698 г.: «И в то-де время он, Якушка, был на Ивановской площади и виделся на той площади с площадным подьячим с Федькою Степановым и говорил ему, Федьке, он, Якушка: Государь-де наш залетел на чужую сторону! И к тем-де его словам он, Федка, говорил: хотят-де, брат, и государя царевича удушить! И он-де, Якушка, молвил: збытное ли де то дело и кто-де его, государя царевича, хочет удушьте? И он-де, Федка, молвил: хотел-де было его, царевича, удушить боярин Тихон Никитич Стрешнев». По дальнейшим уликам Артюшки Маслова оказалось, что пятидесятник Ивашко Вологдин не только был осведомлен о целях движения стрельцов на Москву, но и сам говорил «про убийство бояр похвальные слова», похвалялся принять участие в избиении бояр: «Дай-де Бог дойти до Москвы, у меня-де сулеба (сабля) остра!» Пятидесятник Ивашко Воскобойников сразу до пытки признавался, что «у них у всех говорено было, придя к Москве, стать под Девичьим монастырем, царевну в управительство звать, бояр, иноземцев и солдат побить». Он был весьма активным участником мятежа, выбирал «выборных людей» на место смещенных стрельцами полковников и сам был в таких выборных. Обнаружилось и владевшее им чувство социальной вражды, ярко выраженное в произнесенных им полных ненависти к боярам словах, в которых он фантазировал, изобретая для бояр мучительные истязания в случае успеха мятежа. Как рассказывал о нем, уличая его, Артюшка Маслов, «будучи на Луках он, Ивашко, в харчевне ел пироги и говорил: видать ли бы (т. е. только бы) дойтить к Москве! мы бы де пришод иному боярину прорезав руку, продев волосяной аркан, поволочили!»; и пятидесятник принужден был сознаться, что действительно такие слова говорил. Пятидесятник Савостка Плясунов, с первого же допроса оказавшийся очень откровенным и словоохотливым, без пытки дал довольно обстоятельное показание, подтверждавшее, впрочем, то, что уже известно было ранее по заключавшимся в статьях вопросам, но не выяснявшее тех корней, до которых стремилось докопаться следствие: «Письмо из Девичья монастыря от царевны Софьи Алексеевны было, а принес его к ним в полки Васка Тума, а в том-де письме написано, велено им итти к Москве и стать под Девичьим монастырем и царевну в правительство звать». Но каким образом и через кого Тума достал письмо из монастыря, — а этот именно вопрос и интересовал следствие, — Плясунов не указывал: «…а Васка-де Тума из Девичья монастыря как достал, того не ведает». Письмо читал Артюшка Маслов, за 20 верст не доходя до Воскресенского монастыря. «А пришед было к Москве, — говорил далее Плясунов, — и им бояр, и иноземцев, и солдат побить и чернь возмутить для того: про государя-де сказали, будто его за морем не стало». Таким образом, его показание указывало на злостные цели распространения неверного слуха о смерти государя. «И царевича будто бояре удушили, у них в полках молва была, а от кого пронеслась, того не ведает».

Тем же характером отличались показания по другим застенкам; подтверждая самое существование фактов или слухов, показания эти не приводили к открытию первоначальных источников слухов. Стрельцы, сознававшиеся или, точнее сказать, отвечавшие положительно на предложенные им вопросы, — потому что здесь дело было не в обвинении и не в выяснении виновности каждого, и для следователей интересно было не сознание в виновности и не установление степени виновности или размеров участия каждого из допрашиваемых, а выяснение факта и осведомление о нем, — отвечавшие положительно стрельцы, говоря о том, что государя за морем не стало и что бояре хотели царевича удушить, употребляли общие выражения, например: «речь у них в полках была», или «молва была», «неслось», «во всех полках у них говорили». Иногда указывалось, что такая молва шла не только в полках, но и среди посадских людей городов, где расположены были стрельцы, — в Великих Луках и Торопце: про великого государя, будто его, государя, за морем не стало, «была в полках молва на Луках Великих, а говорили градские жители и их братья-стрельцы», как показывал стрелец Ганка Горошевский на розыске у боярина Т. Н. Стрешнева. На вопрос, откуда такая молва в полках появилась, стрельцы отвечали, что принесли эту речь или молву беглые стрельцы, бегавшие в Москву весной 1698 г., или, как сказал на розыске у князя М. Г. Ромодановского стрелец Федька Костромин, «стрельцы-скороходы»: «…что-де государь за морем одва ли жив, а государь царевич от бояр також не задушен ли — слышали они от своей братьи стрельцов-скороходов». Были случаи, когда один стрелец указывал, что слышал от другого, называя его по имени, но это указание затем при допросе того, на кого была сделана ссылка, опять как бы растворялось и тонуло в ссылке на общую речь и молву, не приближая допрашивающих к исходному источнику слуха. Притом носившаяся молва при передаче из уста в уста приобретала разнообразные и иногда фантастические формы, первоначальная фабула осложнялась, появлялись неожиданные подробности, и, таким образом, возникали различные варианты слухов. Стрелец Тараска Бровин слышал, «что государя царевича хотели удушить бояре, и его-де царевича неведомо который боярин схоронил» (розыск у князя М. Г. Ромодановского). Стрелец Петрушка Сальников на розыске у князя В. Д. Долгорукого говорил: «Слышал-де он от своей братьи стрельцов, что великого государя за морем не стало, а государь царевич живет в Троицком монастыре, а иное-де живет в Девичье монастыре, а про то-де не слыхал, что его, государя царевича, хотят бояре удушить». Ответственность за жизнь государя складывалась на окружавших его иноземцев, и у стрельцов мелькает мысль о требовании с них отчета в его судьбе. Ивашко Кузьмин на розыске у боярина С. И. Салтыкова показывал, что слышал от Васьки Тумы, «что государя за морем не стало, а государя царевича взяли в Троицкий монастырь, чтобы им приттить к Москве и вырубить Немецкую слободу, а спрашивать на иноземцах, где они великого государя дели». Бывший в том же розыске стрелец Ганка Еремеев распространял эту ответственность также и на бояр: «Пришед-де было им к Москве великого государя спрашивать на боярах да на иноземцах, где они великого государя дели». В свою очередь молва о смерти государя вызывала вопрос о престолонаследии и порождала мысль об избрании преемника царю, причем видно, что в стрелецких кругах устойчиво держится понятие об