— Вы незнакомы?

— Почти что нет-с, но всею душой желал бы, хотя бы толькодля того, чтобы пред нею оправдаться. Нина Александровна в претензии на меня,что я будто бы развращаю теперь ее супруга пьянством. Но я не только неразвращаю, но скорее укрощаю его; я его, может быть, отвлекаю от компаниипагубнейшей. При том же он мне друг-с, и я, признаюсь вам, теперь уж не оставлюего-с, то-есть даже так-с: куда он, туда и я, потому что с ним толькочувствительностию одною и возьмешь. Теперь он даже совсем не посещает свою капитаншу,хотя втайне и рвется к ней, и даже иногда стонет по ней, особенно каждое утро,вставая и надевая сапоги, не знаю уж почему в это именно время. Денег у негонет-с, вот беда, а к той без денег явиться никак нельзя-с. Не просил он денег увас, многоуважаемый князь?

— Нет, не просил.

— Стыдится. Он было и хотел; даже мне признавался, что хочетвас беспокоить, но стыдлив-с, так как вы еще недавно его одолжили, и сверх тогополагает, что вы не дадите. Он мне как другу это излил.

— А вы ему денег не даете?

— Князь! Многоуважаемый князь! Не только деньги, но за этогочеловека я, так сказать, даже жизнью… нет, впрочем, преувеличивать не хочу, —не жизнью, но если, так сказать, лихорадку, нарыв какой-нибудь, или дажекашель, — то ей богу готов буду перенести, если только за очень большую нужду;ибо считаю его за великого, но погибшего человека! Вот-с; не только деньги-с!

— Стало быть, деньги даете?

— Н-нет-с; денег я не давал-с, и он сам знает, что я и недам-с, но ведь единственно в видах воздержания и исправления его. Теперьувязался со мной в Петербург; я в Петербург ведь еду-с, чтобы застать господинаФердыщенка по самым горячим следам, ибо наверно знаю, что он уже там-с. Генералмой так и кипит-с; но подозреваю, что в Петербурге улизнет от меня, чтобы посетитькапитаншу. Я, признаюсь, даже нарочно его от себя отпущу, как мы уже иусловились по приезде тотчас же разойтись в разные стороны, чтоб удобнееизловить господина Фердыщенка. Так вот я его отпущу, а потом вдруг, как снег наголову, и застану его у капитанши, — собственно, чтоб его пристыдить, каксемейного человека, и как человека вообще говоря.

— Только не делайте шуму, Лебедев, ради бога не делайтешуму, — вполголоса и в сильном беспокойстве проговорил князь.

— О, нет-с, собственно лишь чтобы пристыдить и посмотреть,какую он физиономию сделает, — ибо многое можно по физиономии заключить,многоуважаемый князь, и особенно в таком человеке! Ах, князь! Хоть и велика моясобственная беда, но не могу даже и теперь не подумать о нем и об исправлении егонравственности. Чрезвычайная просьба у меня к вам, многоуважаемый князь, дажепризнаюсь, затем собственно и пришел-с: с их домом вы уже знакомы и даже жили уних-с; то если бы вы, благодушнейший князь, решились мне в этом способствовать,собственно лишь для одного генерала и для счастия его…

Лебедев даже руки сложил, как бы в мольбе.

— Что же? Как же способствовать? Будьте уверены, что явесьма желаю вас вполне понять, Лебедев.

— Единственно в сей уверенности я к вам и явился! Чрез НинуАлександровну можно бы подействовать; наблюдая и, так сказать, следя за егопревосходительством постоянно, в недрах собственного его семейства. Я кнесчастию не знаком-с… к тому же тут и Николай Ардалионович, обожающий вас, таксказать, всеми недрами своей юной души, пожалуй, мог бы помочь…

— Н-нет… Нину Александровну в это дело… Боже сохрани! Да иКолю… Я, впрочем, вас еще, может быть, и не понимаю, Лебедев.

— Да тут и понимать совсем нечего! — даже привскочил настуле Лебедев: — одна, одна чувствительность и нежность — вот всё лекарство длянашего больного. Вы, князь, позволяете мне считать его за больного?

— Это даже показывает вашу деликатность и ум.

— Объясню вам примером, для ясности взятым из практики.Видите какой это человек-с: тут у него теперь одна слабость к этой капитанше, ккоторой без денег ему являться нельзя, и у которой я сегодня намерен накрытьего, для его же счастия-с; но, положим, что не одна капитанша, а соверши ондаже настоящее преступление, ну, там, бесчестнейший проступок какой-нибудь(хотя он и вполне неспособен к тому), то и тогда, говорю я, одною благородною,так сказать, нежностью с ним до всего дойдешь, ибо чувствительнейший человек-с!Поверьте, что пяти дней не выдержит, сам проговорится, заплачет и во всемсознается, — и особенно, если действовать ловко и благородно, чрез семейный иваш надзор за всеми, так сказать, чертами и стопами его… О, благодушнейшийкнязь! — вскочил Лебедев, даже в каком-то вдохновении: — я ведь и не утверждаю,что он наверно… Я, так сказать, всю кровь мою за него готов хоть сейчас излить,хотя согласитесь, что невоздержание и пьянство, и капитанша, и всё это вместевзятое, могут до всего довести.

— Такой цели я, конечно, всегда готов способствовать, —сказал князь, вставая, — только признаюсь вам, Лебедев, я в беспокойствеужасном; скажите, ведь вы всё еще… одним словом, сами же вы говорите, чтоподозреваете господина Фердыщенка.

— Да кого же более? Кого же более, искреннейший князь? —опять умилительно сложил руки Лебедев, умиленно улыбаясь. Князь нахмурился иподнялся с места.

— Видите, Лукьян Тимофеич, тут страшное дело в ошибке. ЭтотФердыщенко… я бы не желал говорить про него дурного… но этот Фердыщенко…то-есть, кто знает, может быть, это и он!.. Я хочу сказать, что, может быть, они в самом деле способнее к тому, чем… чем другой.

Лебедев навострил глаза и уши.

— Видите, — запутывался и всё более и более нахмуривалсякнязь, расхаживая взад и вперед по комнате и стараясь не взглядывать наЛебедева, — мне дали знать… мне сказали про господина Фердыщенка, что будто быон, кроме всего, такой человек, при котором надо воздерживаться и не говоритьничего… лишнего, — понимаете? Я к тому, что, может быть, и действительно он былспособнее чем другой… чтобы не ошибиться, — вот в чем главное, понимаете?

— А кто вам сообщил это про господина Фердыщенка? — так ивскинулся Лебедев.

— Так, мне шепнули; я, впрочем, сам этому не верю… мнеужасно досадно, что я принужден был это сообщить, но уверяю вас, я сам этому неверю… это какой-нибудь вздор… Фу, как я глупо сделал!

— Видите, князь, — весь даже затрясся Лебедев, — это важно,это слишком важно теперь, то-есть не насчет господина Фердыщенка, а насчеттого, как к вам дошло это известие. (Говоря это, Лебедев бегал вслед за княземвзад и вперед, стараясь ступать с ним в ногу.) — Вот что, князь, и я теперьсообщу: давеча генерал, когда мы с ним шли к этому Вилкину, после того, как ужеон мне рассказал о пожаре, и, кипя, разумеется, гневом, вдруг начал мненамекать то же самое про господина Фердыщенка, но так нескладно и неладно, чтоя поневоле сделал ему некоторые вопросы, и вследствие того убедился вполне, чтовсё это известие единственно одно вдохновение его превосходительства…Собственно, так сказать, из одного благодушия. Ибо он и лжет единственнопотому, что не может сдержать умиления. Теперь изволите видеть-с: если онсолгал, а я в этом уверен, то каким же образом и вы могли об этом услышать?Поймите, князь, ведь это было в нем вдохновение минуты, — то кто же, сталобыть, вам-то сообщил? Это важно-с, это… это очень важно-с и… так сказать…