— Ах, Лебедев, как это скучно! — нетерпеливо вскричал князь,— к делу, чего вы тянете!..

— Остаются, стало быть, трое-с, и во-первых, господинКеллер, человек непостоянный, человек пьяный и в некоторых случаях либерал,то-есть насчет кармана-с; в остальном же с наклонностями, так сказать, болеедревне-рыцарскими, чем либеральными. Он заночевал сначала здесь, в комнатебольного, и уже ночью лишь перебрался к нам, под предлогом, что на голом полужестко спать.

— Вы подозреваете его?

— Подозревал-с. Когда я в восьмом часу утра вскочил какполоумный и хватил себя по лбу рукой, то тотчас же разбудил генерала, спавшегосном невинности. Приняв в соображение странное исчезновение Фердыщенка, что ужеодно возбудило в нас подозрение, оба мы тотчас же решились обыскать Келлера,лежавшего как… как… почти подобно гвоздю-с. Обыскали совершенно: в карманах ниодного сантима, и даже ни одного кармана не дырявого не нашлось. Носовой платоксиний, клетчатый, бумажный, в состоянии неприличном-с. Далее любовная запискаодна, от какой-то горничной, с требованием денег и угрозами, и клочкиизвестного вам фельетона-с. Генерал решил, что невинен. Для полнейших сведениймы его самого разбудили, насилу дотолкались; едва понял в чем дело, разинулрот, вид пьяный, выражение лица нелепое и невинное, даже глупое, — не он-с!

— Ну, как я рад! — радостно вздохнул князь: — я таки за негобоялся!

— Боялись? Стало быть, уже имели основания к тому? —прищурился Лебедев.

— О, нет, я так, — осекся князь, — я ужасно глупо сказал,что боялся. Сделайте одолжение, Лебедев, не передавайте никому…

— Князь, князь! Слова ваши в моем сердце… в глубине моегосердца! Там могила-с!.. — восторженно проговорил Лебедев, прижимая шляпу ксердцу.

— Хорошо, хорошо… Стало быть, Фердыщенко? То-есть, я хочусказать, вы подозреваете Фердыщенка?

— Кого же более? — тихо произнес Лебедев, пристально смотряна князя.

— Ну да, разумеется… кого же более… то-есть, опять-таки,какие же улики?

— Улики есть-с. Во-первых, исчезновение в семь часов илидаже в седьмом часу утра.

— Знаю, мне Коля говорил, что он заходил к нему и сказал,что идет доночевывать к… забыл к кому, к своему приятелю.

— Вилкину-с. Так, стало быть, Николай Ардалионович говорилуже вам?

— Он ничего не говорил о покраже.

— Он и не знает, ибо я пока держу дело в секрете. Итак, идетк Вилкину; казалось бы, что мудреного, что пьяный человек идет к такому же, каки он сам, пьяному человеку, хотя бы даже и чем свет, и безо всякого повода-с?Но вот здесь-то и след открывается: уходя, он оставляет адрес… Теперь следите,князь, вопрос: зачем он оставил адрес? Зачем он заходит нарочно к НиколаюАрдалионовичу, делая крюк-с, и передает ему, что, “иду, дескать, доночевывать кВилкину”. И кто станет интересоваться тем, что он уходит и даже именно кВилкину? К чему возвещать? Нет, тут тонкость-с, воровская тонкость! Это значит:“вот, дескать, нарочно не утаиваю следов моих, какой же я вор после этого?Разве бы вор возвестил куда он уходит?” Излишняя заботливость отвестиподозрения и, так сказать, стереть свои следы на песке… Поняли вы меня,многоуважаемый князь?

— Понял, очень хорошо понял, но ведь этого мало?

— Вторая улика-с: след оказывается ложный, а данный адреснеточный. Час спустя, то-есть в восемь часов, я уже стучался к Вилкину; он тутв Пятой улице-с, и даже знаком-с. Никакого не оказалось Фердыщенка. Хоть идобился от служанки, совершенно глухой-с, что назад тому час, действительно,кто-то стучался и даже довольно сильно, так что и колокольчик сорвал. Нослужанка не отворила, не желая будить господина Вилкина, а, может быть, и самане желая подняться. Это бывает-с.

— И тут все ваши улики? Этого мало.

— Князь, но кого же подозревать-с, рассудите? — умилительнозаключил Лебедев, и что-то лукавое проглянуло в его усмешке.

— Осмотрели бы вы еще раз комнаты и в ящиках! — озабоченнопроизнес князь после некоторой задумчивости.

— Осматривал-с! — еще умилительнее вздохнул Лебедев.

— Гм!.. и зачем, зачем вам было переменять этот сюртук! —воскликнул князь, в досаде стукнув по столу.

— Вопрос из одной старинной комедии-с. Но, благодушнейшийкнязь! Вы уже слишком принимаете к сердцу несчастье мое! Я не стою того.То-есть, я один не стою того; но вы страдаете и за преступника… за ничтожногогосподина Фердыщенка?

— Ну да, да, вы действительно меня озаботили, — рассеянно ис неудовольствием прервал его князь. — Итак, что же вы намерены делать… если вытак уверены, что это Фердыщенко?

— Князь, многоуважаемый князь, кто же другой-с? — свозраставшим умилением извивался Лебедев, — ведь неимение другого на когопомыслить и, так сказать, совершенная невозможность подозревать кого-либо кромегосподина Фердыщенка, ведь это, так сказать, еще улика против господинаФердыщенка, уже третья улика! Ибо опять-таки кто же другой? Ведь не господинаже Бурдовского мне заподозрить, хе-хе-хе?

— Ну, вот, вздор какой!

— Не генерала же наконец, хе-хе-хе!

— Что за дичь! — почти сердито проговорил князь, нетерпеливоповорачиваясь на месте.

— Еще бы не дичь! Хе-хе-хе! И насмешил же меня человек,то-есть генерал-то-с! Идем мы с ним давеча по горячим следам к Вилкину-с… анадо вам заметить, что генерал был еще более моего поражен, когда я, послепропажи, первым делом его разбудил, даже так, что в лице изменился, покраснел,побледнел, и, наконец, вдруг в такое ожесточенное и благородное негодованиевошел, что я даже и не ожидал такой степени-с. Наиблагороднейший человек! Лжетон беспрерывно, по слабости, но человек высочайших чувств, человек при этоммалосмысленный-с, внушающий полнейшее доверие своею невинностью. Я вам ужеговорил, многоуважаемый князь, что имею к нему не только слабость, а дажелюбовь-с. Вдруг останавливается посредине улицы, распахивает сюртук, открываетгрудь: “Обыскивай меня, говорит, ты Келлера обыскивал, зачем же ты меня необыскиваешь? Того требует, говорит, справедливость!” У самого и руки, и ногитрясутся, даже весь побледнел, грозный такой. Я засмеялся и говорю: “Слушай,говорю, генерал, если бы кто другой мне это сказал про тебя, то я бы тут жесобственными руками мою голову снял, положил бы ее на большое блюдо и сам быподнес ее на блюде всем сомневающимся: “вот, дескать, видите эту голову, таквот этою собственною своею головой я за него поручусь, и не только голову, нодаже в огонь”. Вот как я, говорю, за тебя ручаться готов!” Тут он бросился мнев объятия, всё среди улицы-с, прослезился, дрожит и так крепко прижал меня кгруди, что я едва даже откашлялся: “ты, говорит, единственный друг, которыйостался мне в несчастиях моих!” Чувствительный человек-с! Ну, разумеется, тутже дорогой и анекдот к случаю рассказал о том, что его тоже будто бы раз, еще вюности, заподозрили в покраже пятисот тысяч рублей, но что он на другой же деньбросился в пламень горевшего дома и вытащил из огня подозревавшего его графа иНину Александровну, еще бывшую в девицах. Граф его обнял, и таким образомпроизошел брак его с Ниной Александровной, а на другой же день в пожарныхразвалинах нашли и шкатулку с пропавшими деньгами; была она железная,английского устройства, с секретным замком, и как-то под пол провалилась, такчто никто и не заметил, и только чрез этот пожар отыскалась. Совершеннаяложь-с. Но когда о Нине Александровне заговорил, то даже захныкал.Благороднейшая особа Нина Александровна, хоть на меня и сердита.