В это время Алеша, сидевший за столом и старательно что-то рисовавший, поднимает голову и смотрит на меня. Мне делается стыдно, я краснею, отвожу глаза к полу и вдруг убегаю в другую комнату и забиваюсь в угол.

Отчего мне стыдно? Отчего Алеша так посмотрел на меня? Или ему завидно? Но разве я виноват, что они меня любят? Бедный Алеша, у него теперь нет крестной, баба Лена умерла, теперь некому дарить ему подарки. Я попрошу бабу Женю, она подарит ему такой же шкаф, или лучше, когда я вырасту, я сам подарю ему такой же шкаф.

8

КОНЕЦ ЕЛКИ

Сегодня — Крещение, последний день праздников, завтра придет Ольга Николаевна, немного страшно думать о том, что будет завтра, — ведь уроки еще не приготовлены, старое уже забыто, знаешь, что лучше засесть за книги, просмотреть и повторить, но нет сил себя заставить сделать это.

Сегодня последний день стоит елка, грустная, полуголая, полуосыпавшаяся, сладости на ней уже давно съедены, напрасно стараешься найти где-нибудь между ветвей позабытую шоколадку, или соломку, или пастилу, остались только бусы, да пустые бомбоньерки. Грустно, и сама елка как будто грустит, по крайней мере, она как-то беспомощно покосилась на бок, точно предчувствуя свою гибель.

Наступил вечер, папа в последний раз зажигает свечи на елке; мама садится к роялю и играет какой-то задумчивый вальс.

Елка снова ожила, загорелась огнями, гордая и красивая.

— Что же вы не танцуете, я играть не буду.

— Папа, я с тобой, — бежит Верочка к папе.

Папа берет Верочку за руки.

— Нюрочка, ты что-нибудь повеселее.

Мама берет несколько аккордов и незаметно переходит на тихо-удалые “сени”.

— Ах, вы сени, — подхватывает папа.

— Ах, вы сени, мои сени, — подтягивают Костя и Алеша и образуют хоровод.

— Шурочка, а ты что же? — подходит ко мне няня, отбивая такт, хлопая в ладоши.

— Няня, няня, и ты с нами, — кричит Верочка.

— Где уж мне, старухе, с вами; вот Шурочку возьмите.

— Нет, и ты, и ты.

— Пойдем, — вдруг говорю я и схватываю нянину руку и тяну няню к хороводу.

— Нюрочка, русскую, — командует папа. Мама так же незаметно переходит на русскую.

— А ну-ка, кто из вас в присядку.

Костя и Алеша, уперев руки в бока, опускаются и начинают плясать.

— Ничего вы не умеете, разве так пляшут, — папа сам, притоптывая и присвистывая, поводя плечами, начинает плясать.

Няня вспомнила старину, выхватила платочек, подняла руку вверх, другой придерживая юбку, изогнувшись плавно, потекла навстречу папе.

— Эх, — не то взвизгнул, не то вскрикнул папа, опустился перед няней и, отступая перед ней, стал лихо отбивать ногами.

— Нюра, шибче!

В дверях появилась кухарка Аннушка, за ней показалось смеющееся лицо горничной Насти.

— Так, так, Федоровна, молодец, даром что старуха, молодой лучше.

Костя с Алешей отошли в сторону, а папа с няней то сходятся, то расходятся, то снова сходятся. Папа присвистывает и прищелкивает, потрясая головой; няня то плавно выступает, то вдруг круто заворачивает, притоптывая ногой, то гордо поводит плечами, то небрежно взмахнет платочком, то наступает на папу, подняв голову, то, опуская ее и несколько наклонясь вперед, отступает.

— Костя, — кричит папа, — гаси свечку, елка загорится!

И в пляске папа такой же необыкновенный, все видит и все замечает.

Мама резко обрывает музыку.

Папа и няня замирают, как вкопанные. Потом папа низко кланяется няне, она отвечает ему таким же глубоким поклоном, и папа берет ее под руку и усаживает в кресла.

— Ох, заморили меня, старую.

— Ничего, тебе полезно освежить ноги, — отзывается Аннушка.

— Ты бы пошла, да где? Пол продавишь.

Настя фыркает, пряча лицо в передник.

Папа, раскрасневшийся, вытирает платком волосы, мама подходит к нему, становится за спинкой кресла и тихо гладит, папа ловит мамину руку, целует и говорит:

— Нюрочка, милая моя.

Одна за другой с легким треском погасают свечки, и в гостиной темнеет.

— Вот и праздникам конец, — встает няня.

— Ну, дети, снимайте все с елки, а потом и спать. — Мы бросаемся к елке, стаскиваем свечи и оставшиеся украшения. Елка колет иглами руки, точно борется с нами, точно жаль ей расстаться со своим убранством.

Вот уж все украшения сняты; печально чернеет елка. Мне снова делается грустно, я наклоняюсь и собираю осыпавшуюся хвою.

— Прощай, прощай. Я сохраню твоя иглы до будущего года, чтобы никогда не забыть тебя.

Верочка подбегает ко мне и тоже собирает иглы, а папа берет елку и тащит на кухню. Пусто и тихо становится в гостиной. Я убираю мои иглы в коробочку, и сердце как-то особенно сжимается: зачем, зачем все так устроено, что не может оставаться навсегда!

9

ПРИЕЗД БАБУШКИ

Я только что проснулся, потянулся как следует, и сел в раздумьи на колени, в обаянии сна, еще не понимая окружающего. Алеша, в рубашке, опущенной до пояса, большой губкой тер краснощекое лицо, поворачивая его из стороны в сторону: он увидал, что я сижу и закричал:

— Вставай скорее, бабушка приехала!

— Ты почем знаешь?

— Знаю, потому что няня сказала, я слыхал, как дворники таскали вещи.

Я вскочил. Бабушка приехала, вот радость какая! Бабушка наверное привезла что-нибудь хорошее, она всегда делает нам такие интересные подарки!

— Костя и Верочка уже встали и пошли к бабушке.

Господи! Я опоздаю, няни нет. Я соскакиваю с кровати, бегу к умывальнику. Ну, конечно, воды нет! Всегда так, когда мне что-нибудь нужно, никогда ничего не бывает.

— Няня, — открываю я дверь в коридор и кричу, чуть не плача, — няня, воды!

И куда она провалилась, должно быть, на кухне, ничего не слышит. Я выбегаю в коридор и наталкиваюсь на бабушку с Верочкой. Испуганный, бегу назад, опять забираюсь в кровать и прикрываюсь одеялом.

— Пойдем, ну пойдем же, — у меня куклы спят еще, надо разбудить их, — говорит Верочка и тянет бабушку в детскую.

— Бабушка, — бросается к ней Алеша.

— Тише, тише, Верочку уронишь, да и меня, чего доброго, свалишь. Что? Вы всегда так поздно встаете? Стыдно, стыдно, сони какие.

— Я уже почти готов...

— Я и сама вижу, что почти, а Шурочка, тот еще в кровати