лежит. Вот, постой, сейчас задам я тебе шлепков, зачем по коридору босиком и в одной рубашке бегать изволишь...

— Я только няню позвать хотел, чтобы воды принесла.

— Вставай раньше, и вода будет.

— Пойдем, я покажу тебе.

— Бабушка, ты к нам насовсем приехала?

— Насовсем, насовсем.

— А ты привезла нам что-нибудь?

— Что же вам привезти, у вас ведь все есть.

— Нет, скажи, ты привезла что-нибудь?

— Привезла кровать, белье, платье.

— А еще?

— Еще? Еще розги для тех, кто поздно встает.

— Я знаю: ты шутишь.

— Ничего не шучу; будешь поздно вставать, сам узнаешь.

— Я сейчас, только няня воды не несет.

— Бабушка, пойдем же.

— Куда, моя милая?

— К куклам; слышишь, Ляля проснулась, ей надо кофей пить.

— А к нам учительница ходит, — говорит Алеша, — Ольга Николаевна, она хромая, у ней одна нога короче другой, она очень добрая, никогда нас не наказывает и никогда не сердится.

— А ты хорошо учишься?

— Мне не надо много учиться, она скажет только, а я сразу все запомню.

— А Шурочка учится?

— Он тоже учится, только он списывает, он диктовку еще не умеет.

— Он — маленький.

— Нет, я больше не маленький; мама сказала, что я говеть буду; потом, видишь, что я умею делать?

Я несколько раз перекувырнулся на кровати. Пришел Костя, за ним няня с кувшином воды.

— Бабушка, кофей уж готов, пойдем пить.

— Дарья Федоровна пришла, теперь живо вставай, да иди к нам, а мы пойдем.

— Бабушка, подожди, я сейчас.

— Нет, уж Верочка давно проголодалась.

— Бабушка, я с тобой буду рядом сидеть.

— Хорошо, хорошо, вставай только скорее.

Бабушка с Костей, Алешей и Верочкой вышли.

— Няня, скорее, уж довольно мыть.

— Подожди, куда торопишься, успеешь.

— Нет, не поспею, бабушка им все раньше покажет.

— Ну и покажет, что ж из того.

— Пусти, я сам; ты только копаешься.

— Сам, так и одевайся сам. Теперь не проси у меня ничего. Бабушка приехала, так няня, вишь, копается, не нужна, значит, больше. Не знала я, Александр Васильевич, что вы такой, думала, что вы старуху любите.

Я кинулся к ней, я не люблю и боюсь няню, когда она мне начинает говорить “вы”.

— Я обидел тебя? Да? Я люблю тебя, только ты ведь, правда, копаешься.

— Стара я, Шурочка. Поживешь с моего, сам копаться будешь.

— Знаю, золото мое, что ты меня любишь, оттого и горько, что обижаешь меня ненароком.

Няня меня обнимает и целует, а мне не терпится, мне хочется скорее в столовую и боишься опять обидеть няню. Я стараюсь незаметно вывернуться, но няня крепко держит меня.

— Знаю, знаю, соколы мои, что вам не терпится, что крылышки растут у вас; скоро и совсем вырветесь на волю, ничем не удержишь тогда, а как подумаешь об этом, — так горько станет.

Няня всхлипывает, в другой бы раз я бы тоже заплакал за нею, но сегодня нянины слова не шевелят душу. Я снова нетерпеливо дергаюсь.

— Иди, иди, Бог с тобой, оторванный лист на ветке не сдержишь.

Я на лету целую няню, едва прикасаясь губами к ее щеке, и бегу в столовую.

— Бабушка, я с тобой рядом. Алеша, уйди; это мое место, я хотел с бабушкой.

— Не уйду, я первый сел.

— Бабушка, прогони его, я хочу с тобой.

— Мало ли, что хочешь, Алеша сел первым, зачем же гнать его?

Я обижаюсь, почему бабушка заступается за Алешу, я ведь первый сказал, что хочу сидеть с ней рядом. Алеша тоже хорош, он ведь слыхал, как я говорил, а все-таки сел, скверный мальчик, это он нарочно. Я краснею и изо всей силы толкаю Алешу. Тот, не ожидая моего толчка, покачнулся, дергает за скатерть и опрокидывает чашку с кофеем.

— Это что еще, драться выдумал, нечего сказать, хорош мальчик.

— Почему он на мое место сел?

— Вот свободное — сядь туда.

— Пускай он туда садится, я хочу рядом с тобой.

— А я не хочу, чтобы такой капризник сидел рядом.

— Я совсем не капризник, ты сама — капризник!

— Шурочка, довольно!

— Нет, я хочу рядом с тобой!

— Я сказала тебе, садись на пустое место, а если ты не хочешь, то ступай в детскую.

— Нет!

— Довольно!

— Нет! Ты — гадкая, злая! Ты нарочно приехала, чтобы меня дразнить!

Бабушка встает, не говоря ни слова, берет меня за руку и ведет в детскую. Я упираюсь, схватываюсь за косяк двери, бабушка отрывает от него мою руку и продолжает тянуть за собой. Вот мы и в детской.

— Ты — гадкая, злая, я не люблю тебя. Я только хотел сидеть рядом с тобой.

— Когда ты успокоишься, ты придешь и попросишь у меня и Алеши прощенья, а теперь сиди тут.

— Я не хочу тут. Я хочу в столовую.

Но бабушка уж не слушает меня, она уходит и запирает дверь на задвижку.

Я стучусь в дверь и продолжаю кричать: — гадкая, гадкая! И Алеша твой гадкий! Я не люблю вас! Я возьму и убью вас! — Я еще долго кричу и стучу, но никто не приходит. Усталый, с разбитыми кулаками, наконец я отхожу от дверей и забиваюсь в угол, — мое любимое убежище во всех случаях жизни.

Они забыли меня, они нарочно забыли меня. Что ж, хорошо, я и без них проживу. Я теперь большой, заберу все мои вещи и убегу тихонько из дому. Пускай они тогда ищут меня, пускай плачут; я уйду далеко, далеко. Я приду к разбойникам, они примут меня, выберут своим атаманом. У меня будет лошадь, я возьму всех разбойников, мы приедем домой. Они все испугаются, а я...

— Что же, ты теперь успокоился, — вошла ко мне бабушка.

— Нет!

— Нет? Тогда сиди еще один, — бабушка повернулась, чтобы уходить.

— Бабушка, милая, прости меня, не уходи. Я больше никогда не буду! — бросаюсь я к ней.

— Глупый, глупый, — говорит бабушка, наклоняясь ко мне, — я не знала, что ты у меня такой глупый, из-за места столько шума поднял. Ну, идем в столовую, извинись перед Алешей и забудем обо всем, хорошо?

Я ничего не отвечаю,