Церковная принадлежность населения и конфессиональное соперничество в начале Нового времени неразрывно переплетались с политической жизнью и вопросами государственного управления. Религия была настолько могущественной силой в общественной, культурной и образовательной сферах, что ни одна политическая или идеологическая группировка не могла оставаться в стороне от конфессиональной борьбы. Голландские политические фракции в Золотом Веке были разнообразно связаны с конфессиональными течениями и теологическими тенденциями, и по-другому просто не могло быть — ни в голландском, ни в любом другом обществе той эпохи.

Приверженность старой Церкви определенно имела политическую подоплеку, и не только до конца Восьмидесятилетней войны в 1648 г. Предводители голландской католической церкви в XVII в. и те, кто их поддерживал, были выходцами из кругов именно голландского дворянства и бывших регентов, а не из Южных Нидерландов или других местностей. Мать Сасбаута Восмера была дочерью бургомистра Делфта, а Ровений происходил из схожей среды в Девентере. Их класс утратил свою власть и влияние, но не богатства и чаяния. То, чего они лишились, они могли вернуть обратно только в том случае, если король Испании одержит верх над мятежниками. Кроме того, они получали поддержку, в том числе финансовую, из Испанских Нидерландов и Мюнстера, врагов и соперников Соединенных Провинций. Ровений рукополагал священников Голландской католической миссии от имени короля Испании и называл голландский политический режим «еретическими, мятежными и незаконными властями». В принципе, Республика в глазах католиков была лишена легитимности.

В Северном Брабанте и вокруг восточных окраин среди католической знати и патрициата также существовала тенденция поддерживать сношения, а зачастую и вступать в заговоры с командующими испанскими гарнизонами и главными дворянами-роялистами, имевшими родственные связи на севере, не в последнюю очередь с графом Хендриком ван ден Бергом, королевским штатгальтером оккупированной испанцами части Гелдерланда и Твенте между 1605 г. и концом 1620-х гг., когда голландцы отвоевали эти территории. Но в центральной части Республики ситуация была совершенно иной. Для богатых бывших регентов, придерживавшихся католического вероисповедания, в Утрехте, Харлеме, Роттердаме и Амстердаме не было особого смысла плести заговоры против «мятежного» режима. Им было что терять в случае неудачи, поэтому с точки зрения их интересов, а также интересов католической церкви в их понимании было целесообразно сформировать modus vivendi. И Восмер, и Ровений сознательно воздерживались от раздувания оппозиции режиму. Со своей стороны, регенты в награду за такую осмотрительность смягчали политику преследований, закрывая глаза на присутствие и деятельность священников, если те вели себя благоразумно. Так, однажды два делфтских бургомистра, в сопровождении вооруженных стрелков (представителей городской милиции — прим. ред.) ворвавшиеся на католическое собрание, обнаружили, что к ним в руки попал сам Восмер. Бургомистры просто переглянулись и отпустили его прочь.

Более важную роль во внутренней голландской политике играли трения между сторонниками более обширных устремлений реформатских синодов в обществе, политике и культуре и теми эрастиански настроенными либеральными регентами и дворянами, которые желали ограничить влияние официальной Церкви. В Голландии и Утрехте две соперничающие традиции обозначились в 1570-х и 1580-х гг. и резко разошлись во время пребывания там Лестера. Регенты и дворяне, бывшие приверженцами ортодоксального кальвинистского крыла Церкви, выступали за политику нетерпимости по отношению к католикам, анабаптистам, лютеранам и иудеям, а также к тем членам официальной Церкви, кто не являлся ортодоксальными кальвинистами. Они в большей степени, чем их оппоненты, были готовы предоставить Церкви контроль над образованием и культурой в целом. «Свободомыслящие» регенты, напротив, не только хотели ограничить власть Церкви и проводить более терпимую политику в отношении других конфессий, но и желали, чтобы Церковь стала более гибкой в своей теологии, способной объединять внутри себя различные точки зрения.

Таким образом в голландской провинциальной и городской жизни и политике появились «партии-фракции», которые, с одной стороны, были основаны на разветвленных отношениях патрон-клиент и семейном влиянии, придающих им (отчасти) характерные черты клиентел, соперничающих за влияние и должности, а с другой стороны, представляли идеологические и теологические течения, конфликтующие позиции по отношению к религии, культуре, образованию и образу жизни. Эта связь партийных и клиентельных признаков с политической идеологией и теологией стала одной из стойких, фундаментальных черт истории Республики не только Золотого века, но и всех остальных периодов ее существования.

Эта взаимозависимость между фракцией и идеологией имела следствием одну типичную особенность: каждый эпизод голландского прошлого трактовался соперничавшими группировками в противоположном смысле, приобретая вследствие этого идеологическую окраску. Наглядным примером были противоречивые мнения о природе восстания против Испании. Так, вокруг ведущих политических фигур прошлого, таких как Вильгельм Молчаливый или Лестер, длительное время не утихали споры. Столь же неоднозначную оценку вызывали различные теологи и ученые, в том числе Эразм. Многие влиятельные люди отдавали должное памяти Эразма и его гибкому, недогматичному пониманию христианства. Но именно эту сторону его личности осуждали строгие кальвинисты, такие как Планций и Гомар. Тем самым Эразм не только оставался живым фактором голландской культуры, но и стал знаменем для одной из главных группировок и мишенью для нападок другой. Деревянная статуя Эразма, воздвигнутая в Роттердаме в 1549 г. во время посещения города Филиппом II, была разбита и сброшена в канал испанцами в 1572 г. В скором времени ее сменила каменная статуя, которая была одним из первых памятников в Европе, увековечивших не короля, мифического героя или святого. В 1616 г., когда влияние арминиан (и Гроция) в городе достигло своего апогея, городской совет решил, что она была недостаточно величественной для прославленного гуманиста, и заказал другую, медную, работы амстердамского архитектора-скульптора Хендрика де Кейзера, стоимостью в несколько тысяч гульденов. Но к тому времени, когда новая статуя Эразма была готова, арминиане были свергнуты и город перешел под контроль контрремонстрантов, строго кальвинистской партии. Не желая ставить статую в общественном месте, новые регенты приказали убрать ее с глаз долой. После того, как к власти в Роттердаме в 1622 г. вернулась проарминианская группировка, новый городской совет вновь извлек ее на свет Божий и установил на главной рыночной площади города, к сильному негодованию реформатской консистории, которая утверждала, что Эразм был «приверженцем взглядов арминиан» и его изображение оскорбляет ортодоксальных реформатов.

На самое большое разделение в голландском обществе вызвала либеральная реформатская теология Якоба Арминия (1560–1609). Вскоре после того, как он был назначен на кафедру теологии в Лейдене в 1603 г., между ним и его коллегой, бежавшим из Фландрии строгим кальвинистом Франциском Гомаром (1563–1641) произошел глубокий раскол. Но еще ранее назначение Арминия, состоявшееся в Гааге по настоянию Йохана Уттенбогарта (1557–1644), видного реформатского проповедника-либерала, и при активном содействии Олденбарневельта, вызвало беспокойство в ортодоксальных кругах. Хотя на лекциях Арминий соблюдал осторожность, он не раз частным образом делился мучившими его сомнениями по поводу кальвинистской доктрины предопределения со своими студентами. Поначалу и Гомар, и Арминий старались не выносить свои разногласия за пределы ближайшего окружения. Но обостренная реакция Церкви и общества на затронутые вопросы привела к тому, что вражда вспыхнула в открытую. К 1605 г. эта распря вызывала бурные диспуты не только среди лейденских студентов-теологов, но даже среди городских текстилыциковфламандцев.