хорошо забытого случая (что-то там очень невнятное с тремя туристами, которых то ли изнасиловали, то ли убили, то ли еще какую-то неприятность им причинили) жители решили вернуть переулку его историческое название. Кублах не узнает зданий: здесь все новое, и только крохотная ритуальня осталась от прежнего. Ритуальня полна запустением, даже показным для педантично следившего за чистотой моторолы, рядом с ней несколько открытых будок для консультаций – все с разодранными экранами.

С переулка Трехгостей на Прекрасную Марину, с Прекрасной Марины на Конкордиатов, оттуда на улицу Позора, непривычно пустынную. Редкие прохожие стоят и смотрят на него выжидающе и провожают его, как уже сказано, странными взглядами, сути которых Кублах пока не знает. Некоторые смеются, он это видит и ежится почему-то. «Наружка» отстала, он бежит, и никто его не преследует.

Он замечает с удовлетворением, что улица Позора все так же усажена ацидоберезами. Вдруг охотничий азарт чуть ослабевает (надо думать, туга подействовала), и Кублаху становится неловко перед свидетелями за свой отчаянный гончий бег – он останавливается. Он все еще захвачен нетерпением, ощущением собственной мощи и иррациональной злобой на Дона, у него в глазах резь от этой злобы, но он вдруг окончательно останавливается – неуют.

В миг остановки до него доносится резкий запах, одновременно знакомый и неизвестный. Запах этот, не напоминающий ничего, нечеловечески чуждый, по сложной цепочке ассоциаций трансформируется у Кублаха в воспоминания о том, как они с Тито Гауфом падали на дом Фальцетти, когда казалось Кублаху, что кто-то чужой прячется под знакомой маской. «Нет, – поправляет себя Кублах, – этот запах напомнил мне совершенно другое, он напомнил разговор с Тито, весь сразу, а точнее, еще раз… но, – скорее всего, в совершенной уже растерянности думает персональный детектив, изнемогающий от азарта погони, но праздно стоящий на улице своих детских игр, – скорее всего, этот запах напомнил мне упорный, плохо соображающий взгляд Джосики – у ее взгляда точно такой привкус».

Тут запах так же внезапно, как и появился, полностью выветривается – Кублах соображает наконец, что запах появился внутри него, что не может быть на свете подобных запахов. Он трясет головой и оглядывается.

Несколько человек стоят, прислонившись к стенам домов и колоннам вододелательного зала, куда он бегал совсем еще сопливым мальчишкой воровать кислородные шарики. Вокруг Кублаха стоят люди и на него смотрят. Среди них – женщина больших лет и с очень злобной фигурой.

– Остановился чего-то, – прокомментировал Фальцетти то ли для себя, то ли для моторолы. – По сторонам смотрит. Гаденыш.

– Только не убивайте его, – довольным тенорком предостерег моторола. – Это очень опасно.

Фальцетти захотел спросить, почему опасно, однако не спросил и удивился, что не спросил, и, жадно глядя на Кублаха, звучно сглотнул.

А Кублах все еще оглядывается по сторонам. По какой-то очень мудреной ассоциации (где участвуют ацидоберезы), а вовсе не из чувства невыполненного долга, он вспоминает о Доне. Дон сравнительно далеко. Он, скорее всего, прячется где-то в Южных кварталах – Кублах не понимает где, но направление чувствует хорошо.

– Ну вот и все, Дон. Теперь ты мой.

– Ну и черт с тобой, Кублах. Радуйся – добрался ты до меня. Только на нервы не действуй. У меня тут еще дела.

– Хе-хе! – отвечает Кублах.

И его наполняет радость от того, что Дон наконец ответил, беспричинная ярость выветривается окончательно и неведомым образом превращается в запах можжевеловых веток, жженых можжевеловых веток, мокнущих под дождем – в домашней одороколлекции Кублаха есть несколько похожих экземпляров. Взаимодействуя с радостью, запах становится восхитительным, бодрящим стимулом для продолжения охоты, охоты уже под другим слоганом, и Кублах, ощущая звериную готовность к прыжку, весело повторяет свой обычный рефрен:

– Иду к тебе, Дон!

Но только на этот раз Дон почему-то не отвечает.

И Кублах срывается с места, невозможно больше стоять.

Он спешит, он идет быстрыми шагами – и дома улицы Позора колышутся ему вслед, и ацидоберезы тянут к нему стволы. В нерешительности постояв, трогаются вслед за ним немногочисленные прохожие. Кублах с каменным лицом спешит изо всех сил. Наплевать ему на преследователей и на зевак тоже плевать. В стороне, справа, через несколько улиц, остается дом, в котором четверть века назад жили его папа и мама, а потом только мама, а потом и вовсе чужие люди. Это так странно и несправедливо, казалось ему тогда, что, проходя мимо знакомой двери, он не имеет права ее открыть, не имеет права войти, потому что все там чужое, – где-то в стороне от его пути остался тот дом, никаких по этому поводу сожалений.

В Париже‐100 не слишком жалуют прямые углы – большинство улиц смыкается между собой наискось. Переулок с уже забытым названием (к улице Позора градусов под тридцать, с ним у Кублаха связана какая-то история, в которой замешан истошный вопль – а больше ничего в памяти не осталось) смотрит в ту сторону, где Дон, и Кублах сворачивает туда. Переулок темен и узок, крыши неухоженных домов смыкаются над головой. Они совершенно не пропускают солнце (Кублах думает: «Какой огромный здесь день по сравнению с метрополией»), по переулку идет молодая парочка, они разом спотыкаются, увидев его. «Я страшен во гневе, – думает Кублах. – Это хорошо, что я страшен».

Он опять во власти азарта, ноги сами несут его. Как пульс при головной боли, ощущается им сигнал, идущий от Дона. Дон рядом, до него не больше двух километров, Доном (чувствует Кублах) уже овладевает апатия – так бывает всякий раз, когда Кублах выходит на его след. Неотвратимость. Дон уже сдался. Что бы он ни натворил в Париже‐100 – а это явно что-то ужасное, – все будет узнано и квалифицировано специальным судом, в котором и Кублах поучаствует тоже. Но это случится потом, а пока что его надо захватить и побыстрей увезти отсюда. Кублах до сих пор не может забыть, как пытались спасти Дона жители Даунтауна, где тот свел с ума моторолу и умудрился поднять чуть ли не восстание против машинной консультационной деятельности (как один тогда сказал: «Пресловутая якобы консультационная деятельность»). Дон опасен, и с каждым новым побегом его опасность для общества возрастает неимоверно. Это поистине выдающийся человек.

– Он куда-то очень быстро идет, – сказал Фальцетти. – У него какая-то цель. Куда это он идет?

– К Дону, конечно, – отозвался моторола. – Куда еще может направляться персональный детектив Дона?

– Но так нацеленно… Он правильно идет к Дону?

– Правильно.

– Но кто сказал ему адрес? Джосика ему об этом не говорила. Ведь так?

– Не говорила. Так. Я не имею