прихожей своего дома, а потом скопировал и поместил в ЦТД, напоминала лицо женщины, обрамленное неестественно крупными каплями не то дождя, не то слез (что вообще-то довольно странно). Она пришлась как раз позади головы Кублаха и выглядела нимбом.

– Святой! – неестественно хихикнул Фальцетти. – Ты посмотри, святой, а?

– Я еще раз настоятельно рекомендую, – мрачным басом заявил в ответ моторола, – всеми силами воздерживаться от уничтожения Кублаха.

– Ага, как же! – то ли нехотя согласился, то ли небрежно отказал Фальцетти, бросив недовольный взгляд на собственный портрет, висящий напротив (вздыбленный конь, шляпа, кривая палка, усы и куча поверженных пигмеев внизу) – единственное украшение ЦТД, всю обстановку которого составляли неудобное кресло, рабочий стол с двумя дополнительными стеклами и универсальным пультом, а также наспех сляпанное многоствольное сооружение, стерегущее низенькую дверь (бледная, немощная тень той защиты, которую Фальцетти с такими трудами оборудовал когда-то у себя в доме), – в ЦТД никто никогда, кроме Фальцетти, не допускался.

Джакомо потому посмотрел на свой портрет, отвечая мотороле, что никакого видимого представителя моторолы в ЦТД допущено не было – лишь голосом, точнее, разными голосами сообщалась с Фальцетти эта машина, а звук, особым образом в ЦТД подаваемый, шел отовсюду и определенного источника не имел, что при общении с ним создавало неудобства и вызывало чувство подчиненности, а вот этого вот Фальцетти патологически не терпел и потому всегда маялся. Отвечая, он никак не мог решить окончательно, куда отвечать, и отвечал обычно куда попало либо вообще не глядя. Что обычно нервного Фальцетти еще больше взнервировывало. Очень может быть, что моторола сделал это нарочно – у него было своеобразное чувство юмора.

– Ага, как же! – повторил Фальцетти и снова уставился на лупу с изображением прихожей его собственного дома, где Кублах наконец-то управился с замком и теперь заставлял себя решительно и по-деловому дом Фальцетти покинуть.

«Ну всё, Дон, я тут немного подзадержался, но теперь можно заняться и тобой. Так что не нервничай, я скоро буду. Заканчивай дела и готовься к радостной встрече!»

Дон опять промолчал, что сейчас не играло никакой роли.

Дверь наконец распалась. Прихожую затопил солнечный свет. В нем безвольно и густо закружились пылинки. Джосика недовольно поморщилась во сне и пробормотала что-то невнятное. Кублах вышел наружу.

– Готовность! – напряженно сказал Фальцетти. – Сейчас он из ворот выйдет.

– Я еще раз предупреждаю, – занудил моторола. – Никакой крови, никакого насилия. Я ему обещал, что твои люди больше не будут за ним охотиться. Я не могу нарушить своего обещания. Его шкура неприкосновенна.

Фальцетти отметил слово «шкура» (по его наблюдениям, необычность в моторолиной речи, как правило, предвещала необычные действия). Он холодно смотрел в лупу, показывающую Кублаха на пороге дома, – вот он, глаза насторожены, губы сжаты, в осанке предельная собранность, но вообще – никакого профессионализма.

Последнее оказалось для Фальцетти неожиданностью. Мало кому довелось видеть за работой персонального детектива, но мифов о них сложено громадное количество, причем страшненьких. Считалось само собой разумеющимся, что персональные детективы – люди, каких в мире едва ли можно насчитать сотню (на самом деле счет идет на десятки тысяч, чего Фальцетти не знал, ибо это – секретная информация). Что они обучаются по особым чудо-программам, что такая подготовка плюс хирургическое вмешательство превращает их в полубогов, точнее, в полудьяволов по сравнению с обыкновенными людьми, пусть даже суперплюсподготовленными оберорднунгами. Считалось также, что безраздельная власть над преступником, к которому персональный детектив приставлен, на которого настроен, лишь немногим сильнее его почти мистической власти над остальными людьми.

«Впрочем, – подумал Фальцетти, – возможно, что такая подготовка настолько эффективна, что уже не требует от персонального детектива излишнего профессионализма».

На самом деле все, конечно, было не так. Суперплюсподготовка, по сравнению с оберорднунгами, у персональных детективов неполная и в ряде случаев необязательная вообще, была для Кублаха лишь второстепенным, защитным механизмом, введенным на всякий почти невероятный случай, потому что защищаться от кого бы то ни было персональному детективу обычно нет никакой нужды. Основное, что делало персонального детектива персональным детективом, – это особая хирургическая связь между ним и его подопечным, когда охотник становился передатчиком, а жертва – приемником, как бы дополнительной частью его тела, дополнительной сложной и целиком послушной мышцей. Во время охоты жертва не имела никаких шансов, даже смерть охотника для нее освобождения вовсе не означала – наоборот, напомним, преследуемый умирал вслед за своим персональным детективом от судорог и страшной головной боли.

Это чересчур жестокое для моторол техническое решение заставляет нас предположить, что институт персональных детективов придуман если и машиной, то, во всяком случае, при подавляющем участии человека. Мы не можем сказать, кто, когда и при каких обстоятельствах этот институт зачал – здесь тайна, охраняемая с серьезностью истовой. Не можем мы также сказать, зачем он нужен – этот своего рода тайный, внегосударственный, а стало быть, и внемоторольный орган, каким-то неизвестным нам образом моторольную государственность цементирующий и заставляющий государство с собой считаться. Святой Анмаршч в своем нашумевшем философском стекле «Рождение нового бога» высказывает предположение, что древние моторолы с их непостижимой для нас логикой, понимаемой лишь иногда, лишь крайне поверхностно и лишь на уровне интуиции, задумали этот институт и создали условия для его непременного создания, сами, однако, непосредственного участия в акте создания не принимая отнюдь, – и добились таким образом того, чего хотели, но чего сами сделать по соображениям моторольно-этическим не могли.

Интересно, что святой Анмаршч делает из этого парадоксальный вывод: в некоторых случаях человек может оказаться для моторолы тем же, чем в свое время были для человека механизмы – более примитивным, но в отдельных частностях более совершенным, чем он, орудием, способным на то, чего сам создатель орудия сделать не в состоянии. Мысль эта, как хорошо известно просвещенным читателям, весьма далеко идущая. И один из ее выводов, тривиальный по форме и оттого еще более неожиданный по существу, гласит: «Человек сильнее механизма», – и утверждает нас в сознании, что Дон прав, а власть моторолы не совершенна и, главное, не вечна. Что уже само по себе есть логический парадокс, современной философией так до конца и не разрешенный.

Фальцетти, разумеется, всех таких парадоксов не знал, а потому просто боялся Кублаха и стремился как можно скорее его уничтожить. Теперь это не казалось ему сложным, особенно если учесть непрофессиональные повадки персонального детектива.

– Подходит к воротам, подходит! – радостно потирал он руки под нравоучительное бубнение моторолы.

Медленно и осторожно, все время думая о возможных ловушках, совсем уже приблизившись к воротам, Кублах вдруг обернулся и воззвал к дому:

– Дом!

Тот, естественно, промолчал. Потому