Новым фабричным комплексам, построенным с нуля, предстояло окончательно доказать, что централизованное планирование, упразднившее путы прежних экономических отношений, способно обеспечить более быстрый экономический рост, чем капиталистическая система.

Кроме того, архитектура и дизайн новых городов были призваны способствовать развитию особой разновидности социума, приспособленной к потребностям Homo sovieticus. В этих новых сообществах традиционным организациям и институтам просто не было места, старые обычаи и привычки не мешали прогрессу, а коммунистические организации оказывали огромное влияние на молодежь, так как других организаций не было вообще. Социалистический город, как пишет один немецкий историк, был местом, «свободным от исторического бремени, где рождались на свет новые человеческие существа; город и завод становились лабораториями будущего общества, будущей культуры, будущего образа жизни»[1093].

Новые предприятия и выраставшие вокруг них новые города с самого начала подчинялись коммунистическим задачам. Сталинварош отодвинули от югославской границы по соображениям безопасности, но новый город польских сталелитейщиков Новая Гута намеренно разместили поближе к Кракову, отличавшемуся многолетними аристократическими, историческими и интеллектуальными традициями. Это обусловливалось сугубо идеологическими причинами. «Им хотелось изменить сам характер Кракова, — пояснял Станислав Юхнович, один из первых архитекторов Новой Гуты. — Они пытались сформировать рабочий класс, который изменил бы город»[1094].

Даже в то время подобный подход казался спорным. Десятки краковских организаций и учреждений протестовали против размещения огромного предприятия в непосредственной близости от старинного города со средневековым университетом, но — безрезультатно. Согласно отчету того времени, советские инженеры, которые помогали выбирать строительную площадку, «были крайне удивлены тем, что предполагаемое строительство сталелитейного завода неподалеку от Кракова вызывает среди городской общественности не энтузиазм, а неприятие и противодействие». Они подозревали, что городские власти просто проявляют нерадение и «боятся тяжелой работы», которую повлечет за собой столь масштабный проект. Протесты были проигнорированы, а решение окончательно утверждено[1095]. К 1970-м годам все средневековые здания Кракова почернели от дыма, валящего из труб комбината. Как говорит Юхнович, позже основавший городское экологическое объединение, «в то время наше осознание проблемы оставалось на весьма низком уровне»[1096].

Местоположение первого сталелитейного города Восточной Германии — им стал Айзенхюттенштадт, в 1953 году переименованный в Сталинштадт, — тоже предопределялось политическими соображениями. Немцы ощущали острую потребность в новом предприятии, так как до войны угольная и металлургическая промышленность Германии размещалась в основном в западной части страны. Отборочная комиссия рассматривала несколько мест возможного строительства, включая одно на Балтике, очень удобное в плане ввоза железной руды из Швеции. Этот проект не получил поддержки со стороны Вальтера Ульбрихта; вероятно, окончательное решение стало следствием его разговора со Сталиным, который не хотел, чтобы «его» Германия слишком зависела от Запада. В конечном счете на встрече с экспертами, занимавшимися планированием строительной площадки, Ульбрихт блестяще разрешил вопрос, где именно расположить новый завод. Он достал циркуль и поставил его на карту Германии, которая была развернута на столе. «Посмотрите сюда», — сказал он, окружив полукругом военные базы США в Баварии. Затем, развернув циркуль, он указал на предполагаемую строительную площадку: «Чтобы долететь до этого места, вражеским самолетам понадобится всего семь минут». Затем, дотянув ножку циркуля до Фюрстенберга, находящегося на восточной границе ГДР, он произнес: «А вот здесь подлетное время составляет около пятнадцати минут». Один из присутствующих заметил, что подобную аргументацию вряд ли можно будет предъявить общественности. «Конечно, нет», — ответил Ульбрихт; основным мотивом размещения сталелитейной индустрии на востоке страны станет, по его словам, легкий доступ к украинской железной руде и польскому углю. «Это будет жест дружбы: именно так мы и представим свое решение»[1097].

Среди прочих преимуществ Фюрстенберга было и то, что в городе оказалось большое число переселенцев, которых можно было бы привлечь на стройку. Поблизости не было большого города, и это тоже считалось плюсом[1098]. Ульбрихт, подобно польским и венгерским коллегам, был приверженцем идеи абсолютно нового города, «не подверженного пагубному влиянию прежних ценностей»[1099]. Фюрстенберг прежде вообще не имел промышленности и, таким образом, не был обременен старым багажом.

Подобно комбинату в Сталинвароше, сталелитейные заводы в Новой Гуте и Сталинштадте строились по советским проектам, а советские инженеры с самого начала участвовали в их строительстве. И в Венгрии, и в Польше все планы и инструкции, подготовленные советским государственным институтом по проектированию металлургических заводов (Гипромез), приходилось переводить с русского языка. Это стало причиной многочисленных недоразумений; даже в хвалебных официальных отчетах о строительстве в Новой Гуте упоминалось о «языковых трудностях»[1100]. Из России также приходило промышленное оборудование, большую часть которого приходилось «адаптировать» к польским условиям или даже целиком переделывать[1101]. В Германии между тем решение использовать советскую технологию обернулось курьезными последствиями. Оказалось, что план, предложенный Сталинштадту, почти полностью идентичен документу, разработанному американскими специалистами для металлургического комбината в уральском Магнитогорске в 1930-е годы. Следовательно, он был не только «капиталистическим» по своему происхождению, но и менее современным, нежели те проекты, которые тогда использовались в западной части страны[1102].

Архитектура новых городов была не менее политизированной. Мастера социалистического реализма рассматривали индустриальные проекты как важный эксперимент. Почетные иностранные гости приглашались, чтобы засвидетельствовать их бурное развитие. Рабочие и инженеры Сталинштадта, Новой Гуты и Сталинвароша наносили визиты друг другу. С течением времени для запечатления новой жизни обитателей новых городских пространств начали приглашать художников и писателей. В планировании городской жизни использовались элементы культуры «сталинизма»: культ тяжелой промышленности, культ ударников, эстетика социалистического реализма.

Ставки были высоки: к началу 1950-х годов коммунисты Восточной Европы отчаянно хотели доказать, что их провальные экономические и политические теории способны работать. Многие верили, что эта последняя сверхчеловеческая попытка улучшить материальное благосостояние рабочих и создать «новых людей» обеспечит наконец коммунистам ту легитимность, в которой они отчаянно нуждались.

На что должен быть походить «социалистический» город? Этого опять же никто не знал. Пытаясь найти ответ на этот вопрос, в 1950 году небольшая группа архитекторов из Восточной Германии объехала Москву, Киев, Ленинград и Сталинград. Они спускались в московское метро, ходили смотреть на первомайскую демонстрацию на Красной площади и даже, как рассказывалось позднее, мельком видели Сталина: «Мы стояли около Мавзолея, там, где ступени вели к трибуне, и он, минуя нас, поднялся наверх… Взрыв энтузиазма захлестнул площадь. Мы сожалели о том, что не приняли участие в самой демонстрации, а были только зрителями… Величие картины было неописуемым: флаги, транспаранты, плакаты, настоящее буйство красок…»[1103]

Впечатленные этим зрелищем, они впитывали все, что слышали на последовавших затем встречах. Они узнали, что Советский Союз построил более 400 новых городов и что в каждом из них «плановый отдел